Мужчина и женщина остались лицом к лицу в покоях смерти и молчали, пока из скрытого ночью кладбищенского сада внизу не раздался единый воздушный толчок, оглушающий, как любой крик.
— А ты была одна, — наконец произнес он.
— Не просто одна, но еще и в Элисааре.
— Это всегда так жестоко?
— Разве легко родиться? — отозвалась она. — Урван отказался от жизни двадцать дней назад в обмен на возвращение. Это наше последнее испытание. Те, кто решился пройти через это и возродить себя, становятся избранными Ашнезии. Сейчас нас тут только десять, но на самом деле каждый должен встретиться со смертью и перехитрить ее. В башнях рядом лежат другие, которых смерть поймала на год или даже больше. Их плоть остается прежней. Это залог того, что они вернутся. Как только начинает мерцать искра жизни, мы приходим к ним, как посланники, кто-то из тех, что уже прошли через это раньше, — ее глаза были прикованы к темноте за окнами. — Я переносила восстановление в одиночестве, но, по крайней мере, обошлась без самоубийства. Меня убила девушка из таверны, чтобы спасти тебя от моего яда. Я всего лишь приняла от нее кувшин. Она даже украсила его лилиями для меня.
— Тебе и в голову не пришло попросить меня о другой заботе, — перебил он. — Подождать тебя.
— О нет, — воскликнула она. — Нет.
— Так как, по твоим же словам, ты думала только о смерти.
— Да, может быть, я поступила нечестно. Все подобные мне получают предупреждение. Некоторые из посвященных моего народа способны вернуться за одну ночь. Но тогда… — она посмотрела вниз, на пустое серебряное ложе. — Как все неудачно сложилось.
Он ждал ее сейчас, если не смог сделать этого в Элисааре.
— А еще ты не хотела свидетелей своему возвращению в муках, — в конце концов сказал он.
— Я вопила и царапала себя ногтями, — ответила она. — Я не знала, как меня зовут, кто или что я такое. Я считала, что я животное, рыба, змея, думала, что жизнь — это смерть. Я умирала, кровь текла у меня изо рта, я в совершенном ужасе пыталась разорвать путы. Нет-нет, я не хотела, чтобы ты видел все это. Тело стало свинцовым, глаза ослепли. Пытаясь кричать, я немела, а дыхание удушало . Страдание, агония… Умирать было проще. Однажды я могу умереть совсем и уйти. Но сейчас — как я могу быть в чем-то уверена? Жизнь — это наше наказание и наше благословение. Ибо ты справедливо обвиняешь меня. Мы уже не люди — мы боги.
Она откинула голову, волосы блестящей волной окутали ее, глаза наполнились бескровным огнем. Сила текла сквозь нее, словно лучи зимней луны. То, о чем она говорила ему несовершенным языком людей, было не более и не менее чем фактом.
— В конце концов мы станем теми, кем были, какими остались в своей истории. Есть память. Она говорит, что мы были крылаты. Я почти уверена, что это возможно. У нас есть обычаи из земель над небом, и говорят, что мы ушли из этих мест на колесницах, подобных звездам, и вернемся туда, чтобы вернуть себе множество королевств. Мы видим это в снах. Я тоже. И когда я сплю… там совсем другие цвета, которые я даже не могу описать. И во всех этих мирах будет править моя раса. Без милосердия и жалости, пока мы не падем или не будем низвергнуты с нашей высоты. Наши крылья сломаются, и наше время кончится. Мы излечиваемся от смерти. Но родится смерть, которую даже Лишенные Тени не смогут исцелить. Поэтому нас станут очень бояться и так же сильно ненавидеть. А до восхода этой смерти наш путь лежит вверх. Чаши с пламенем будут гореть перед нашими бессмысленными алтарями, и имена тех, кому мы поклоняемся, будут нашими собственными. Мы боги. Но Анакир не богиня. Анакир — это все, а боги — лишь часть этого.
Сумерки пришли в ее глаза, но не окрасили их — или окрасили теми неописуемыми цветами, о которых она не могла поведать ему.
— Нам завидуют и презирают нас, — закончила она. — И ты знаешь об этом.
Он склонил голову.
— Вис содрогнется, но в конце концов нам же станет хуже от этого. В конце мы проиграем, — она протянула к нему руки через смертное ложе своего восставшего родича. — И все-таки сейчас мы живы, ты и я.
Когда он подошел к ней, она опустила голову ему на грудь, словно устала и хотела спать.
— Перед рассветом ты должен уйти из этого колдовского нечистого города. Я покажу тебе безопасную дорогу. К морю. Это не так далеко, Регер, любимый мой. Ты доверяешь мне, чтобы сделать, как я говорю?
— Да. Но это будет утром.
— Ты читаешь мои мысли, — прошептала она.
Сухость равнины сгустилась в запахе этого вечера, как аромат отдаленного звездного неба, перекрывая беспредельные людские грязь и зловоние, и земля набухала измененной растительностью Ашнезии.
Они шли по складкам и ущельям города.
По дороге она показывала ему громадные памятники и позолоченные алтари, прекрасное навершие храма с цветком внутреннего огня. Там, где во дворцах светились окна, в них порой двигались тени. Но большая часть домов здешней знати была еще не занята. То и дело по саду, словно ожившие статуи, проходили белые эманакир.
Они находились в постоянном единении и в то же время были отдельны друг от друга.
Дважды Аз’тира выходила навстречу собратьям, и в полной тишине происходил обмен приветствиями.
Неприязнь этого места настигала его как подсознательная музыка, он не мог не слышать ее. Она сказала, что он должен уйти до наступления нового дня. Он наблюдал за ними в их святилище, ему позволили присутствовать на ритуале нового воплощения — а он был Амреком и сутью Висов.
Но их непереносимость была ничем перед покоем этого вечера и перед ее беззаконной и беспредельной красотой. Звезда вознеслась на здешние целомудренные небеса.
Они шли и изредка говорили об Элисааре, о Саардсинмее, словно она все еще процветала, освещенная факелами, и на стадионе должны были состояться гонки. Они смеялись вместе. Старые раны затянулись с осознанием смысла времени и чувств.
В овальном зале особняка Аз’тиры рабы накрыли королевский ужин. Серебряные тарелки с позолотой, украшенные морскими чудовищами, без сомнения, прибыли из Ша’лиса. Красное вино было даром Вардата.