Теперь лишь отсвет огня бился, словно пчела, на мраморном лице.
Вэйнек снова накинул покрывало, как всегда делал Регер, чтобы защитить работу от пыли. Долго ли ей ждать, брошенной создателем?
Огонь в лампе успокоился, выровнялся. Вэйнеку вспомнился мойхийский детский стишок:
Задуй лампу —
Где же пламя?
Зажги лампу —
Вот и пламя.
Пламя, пламя,
Где ты таишься?
Откуда приходишь,
Куда возвратишься?
Без сомнения, Элисси будет разучивать этот стишок со своими детьми. Он видел ее за девять сумерек до свадьбы, идущую вместе с желанным Чакором в храм Анакир, чтобы сделать приношение.
Пламя, пламя, где ты таишься?
Каждая жизнь распускается свежим побегом и потом вянет. Но огонь в лампе загорается снова и снова, рождаясь из другой искры.
Пламя, пламя…
Прекрасно зная лестницу и весь дом, а потому не нуждаясь в свете, скуповатый Вэйнек задул лампу.
Книга шестая
От Вар-Закориса до Таддры
Глава 18
Сделки
В сумерках окованные медью створки Синих ворот Заддафа закрывались под пение труб. Каждый раз на закате производилась эта церемония, а на рассвете ворота открывали с такой же торжественностью. Это был вардийский обычай, ибо Заддаф, новая столица Старого Закориса, был насквозь вардийским городом. Теперь здесь правил наместник, а короли уплыли домой, за море. Однако ворота оставались памятником завоевателям — их украшали пятидесятифутовые статуи могучих Ашкар, вардийских Анакир, а поверхность стены, выложенная плиткой с фиолетовой глазурью, была видна с расстояния двух миль в обе стороны.
При желании путники могли безопасно заночевать, не входя в ворота. Вокруг столицы широко раскинулись пригороды, и вдоль Южной дороги Заддафа имелось достаточно вилл, храмов и таверн. Болота осушили, однако быстрорастущий лес все еще продолжал вторгаться на островок, застроенный человеком. Даже сквозь мостовые на улицах без конца пробивались щупальца зелени, которые вырывали или обрезали, а корни выжигали. Любой дом на окраине, оставленный без присмотра, съедали джунгли, и он разрушался за десять дней или даже меньше. Душными ночами жарких месяцев в глубинах Заддафа, окруженного каменной стеной, квакали лягушки и стрекотали сверчки, а большие насекомые путались в газовых пологах над кроватями и умирали там, становясь похожими на тускнеющие драгоценности.
Но всадники, только что подъехавшие к воротам, не проявили желания идти на ближайший постоялый двор. Въехав под арку ворот, глава отряда ухватился за цепь, свисающую с бронзового колокола, и позвонил. На площадке сверху показались двое солдат.
— Эй! Что ты себе позволяешь?
— Зову вас, чтобы впустили меня внутрь.
— Перелетай через стену. Или жди до утра. Еще раз дотронешься до колокола, получишь плетей.
— Как бы вам их не получить, — огрызнулся Галутиэ эм Дорфар. — У меня дело к лорду-правителю и совету.
— По какому праву?
— Подойдите и увидите.
Через некоторое время трое разозленных солдат и офицер, оторванный от ужина, спустились по лестнице. Галутиэ предъявил печати. Они произвели впечатление: богиня Высшего совета Дорфара, подлинные золотые змея и скипетр Шансарского Элисаара и лев, оседлавший дракона — символ самого Заддафа.
Тон часовых изменился. Они приоткрыли боковую дверь и позволили Галутиэ и его спутникам проникнуть в город.
Оставив на улице свою свиту из головорезов, Галутиэ с важным видом шел через зал совета Заддафа. Здесь почти никого не было, лишь писцы что-то переписывали за конторками. Семья прочила Галутиэ такую же карьеру, но тот оказался более честолюбив. Он работал, втирался в доверие и пролагал себе дорогу наверх. Сероглазый Галутиэ не был чистой помесью Равнин и Дорфара (наиболее почетный вариант) — со стороны матери в нем имелась изрядная доля таддрийской крови.
Что же до связи его родословной с Равнинами — или вторым континентом, — то никто не мог сказать, где именно она произошла. Галутиэ сам придумал себе прадеда с Равнин и часто говорил, что почти верит в это.
Когда в комнату вошел советник Сорбел, Галутиэ обрадовался. Получивший свое имя в честь вардийского короля, Сорбел был правой рукой лорда-правителя Заддафа. Как бы то ни было, советник казался оживленным.
— Чего ты хочешь, Галут? — Галутиэ поморщился, услышав таддрийский вариант своего имени. — И что за безобразие ты устроил у ворот? Никто здесь не злоупотребляет своими привилегиями так, как ты.
— Мой лорд, свои привилегии я получил за рвение на службе. Мне показалось, что в данном случае срочность не является неподобающей.
— И почему же?
Галутиэ объяснил причину. Сорбел изменился в лице, насторожился и подобрался.
— Эта история о женщине-эманакир… — неожиданно произнес он, помедлил и закончил вардийским выражением: — … слишком хрупкая мачта, чтобы удерживать парус.
— Даже если и так, — Галутиэ сделал вид, что понял фразу дословно, — когда совет Дорфара послал меня изучать Равнины, я был посвящен в эту, как вы выразились, историю. А потом мне пришло в голову, что здешний Совет куда больше нуждается в моих изысканиях… Раз они так считали, смею думать, это важно. Неужели нет?
— Не будь нахален.
— Прошу прощения, лорд Сорбел, долгая дорога портит манеры. Пятьдесят три дня по суше и морю.
— Где этот человек?
— В безопасности. Заперт на постоялом дворе в пяти милях отсюда по Южной дороге Заддафа.
— Хорошо. Подожди здесь.
Сорбел вышел, и Галутиэ сел. Через минуту вошел слуга с блюдом пирожных и бодрящим вардийским вином.
Большой жук, сверкающий, как капля крови кого-то из богов, стучался жвалами в оконное стекло. Один из троих мужчин, находящихся в комнате, подскочил к нему, занося рукоять ножа, чтобы раздавить насекомое.