У самого выезда Гримли заметил Торребора. Раздраженное и насупленное лицо учителя сразу стало добрее и мягче.
— Не думай ни о чем, побей его. Я буду рядом с королевской ложей. Если будет плохо, посмотри на меня, я дам совет!
Снаружи слышался гул толпы, рев труб и стук барабанов, над всем этим висел резкий, неожиданно мощный клекот, переходящий в гортанный вой. Гримли на ходу хлебнул обезболивающей жидкости и метнул флягу в кучу соломы. По всему телу прокатилась живительная дрожь. Он закрыл глаза, всадил шпоры в бока Жреца и ринулся вперед, вверх, к выезду на ристалище.
Вся арена была усыпана лепестками цветов. Гримли сразу заметил двух огромных грифонов около королевской ложи. На них сидели наездницы в парадных золоченых доспехах, с тонкими пиками. Напротив его ворот, на большом рыжем жеребце разъезжал Пармон, здоровый и мощный рыцарь, весом много превосходивший Гримли, а шириной плеч — даже Мантиса. На его щите был герб королевской армии, на щите Гримли — герб Клекстонской академии.
Сколько же зрителей! Гримли был поражен — вся арена, шесть тысяч человек. Люди даже стояли в проходах, давили на стражников, ругались, те тоже хотели увидеть поединок и, пытаясь осадить толпу, поворачивались лицом к арене. Гримли был расстроен, он не видел ни Илирвен, ни Толина. Торребор ещё не занял своего места в королевской ложе. Тысячи незнакомых глаз, судья уже начал зачитывать имена и достоинства готовых к сражению воинов. Гримли проехал вперед, глянул в ложу. В окружении монахов в белых одеждах сидел король, на вид самый обычный человек лет сорока. Вот он, момент истины, слава так близко! Гримли обернулся и увидел Марка, стоящего возле входа рядом с гвардейцами, он всегда был готов прийти на выручку. «Ладно, Пармон, я тебя сейчас сделаю. Сделаю безо всякого колдовства, толстяк!»
Магистр Ламарк посмотрел на монарха. Эдрик махнул платком.
— Деритесь честно! — воскликнул судья, и противники стали разъезжаться к обозначенным на песке цветами местам старта. Забили барабаны. Напряжение достигло апогея. «Это же не Мантис — просто старый, заезженный, толстый мужик. Бывший крестьянин, не дворянин. Как бурдюк полетит из седла. Что его бояться? Один удар, и будет без щита. Ещё один, и на земле, — думал Гримли. — Вперед!»
Пармон первым поднял коня на дыбы, махнул рукой своему сюзерену, генералу Оррину, располагавшемуся в королевской ложе, и рванулся вперед. Навстречу ему верхом на Жреце полетел Гримли Фолкин, молодой рыцарь, надежда академии.
В главной ложе тем временем произошло оживление. Место рядом с королем занял канцлер Рууд.
— Государь, прошу прощения за отсутствие во время осмотра академии. Недомогание с утра, — извинился Эдгар.
— Сегодня поединок, который может стоить финала, если они не шутят… — король указал на учителей академии, к которым только что присоединился Торребор.
Рууд обошел Эдрика сзади и сел в кресло, по пути поцеловав руку своей нареченной — принцессы Эльзы. Устроившись поудобнее, он отер лицо и отмахнулся от насмешки лорда Бэдивера.
— Как спалось, канцлер, юродивые не снились?
Справа от Бэдивера сидел Оллин Эй-Той, глава разведки. Слева от короля лорд-мэр Клекстона Иегор Фарух, дальше генерал Оррин, глава Южной армии, принц Кристиан, следивший за стражей больше, чем за начинавшимся боем, ещё несколько герцогов и графов. Пажи обносили высоких зрителей едой и напитками. Весь цвет двора был здесь, отсутствовали лишь вновь рассорившаяся с мужем королева Анна и брат Эдрика — оставшийся на страже трона в Энрофе лорд Катберт.
Рыцари на поле разъехались, встряхнули копья, махали своим знакомым. Поклонившись королевской трибуне, судья обернулся к всадникам и заявил: «Деритесь честно!» И, всадив шпоры в бока рыжего жеребца, массивный рыцарь с гербом армии ринулся вперед.
— Давай, давай, мой верный Пармон! Задави, порви их выскочку! Давай! — кричал Оррин, чуть посмеиваясь над своим старым другом Ламарком, сидевшим совсем рядом и искренне переживавшим за своего протеже с гербом академии. Рыцари сближались. Рууд съел ложку черной икры с серебристой тарелки, которой слуга обносил господ, отломил душистого хлеба и велел принести больше воды. Канцлер утёр губы бархатной салфеткой, брезгливо скомкал её унизанными перстнями пальцами и спросил сидевшего рядом придворного:
— Скажи-ка, а кто вообще сегодня дерется?
— Какой-то телохранитель Оррина и совсем неизвестный парень из академии!
Тут рыцари сшиблись, и весь стадион взорвался единым криком — молодой рыцарь вылетел из седла, получив страшный удар копьем в голову.
— Кто? — переспросил канцлер. Он не расслышал и половины ответа из-за поднявшегося гвалта. Трубы трубили, барабаны грохотали, отражая важный момент поединка и подзадоривая публику. Грифоны ревели, а наездницы то и дело кололи пиками их золотые бока. Арена неистовствовала в предвкушении крови.
Гримли на скаку целился копьем в щит противника — такова традиция, кто разобьет первым ударом щит противника, тот получает большое преимущество, если они спешатся. Ведь новых щитов никто не принесет. Весь мир вокруг растворился, остался лишь сияющий в лучах вечернего солнца тупой и широкий наконечник копья. Щит противника с двумя белыми диагоналями и черной грифоньей головой.
Щит приближался, рос, и вдруг, за мгновение до столкновения Пармон приподнял свое копье. Гримли этого не заметил, не заслонился, думая только о нападении и славе. Сперва он услышал треск разрываемого щита в руке противника, потом страшный гул в голове и, потеряв опору, полетел вверх. Ноги сами вылетели из стремени, тело откинулось назад, в глазах все померкло… Он увидел край неба и рваные облачка, потом темневшую трибуну сзади. Мир перевернулся вверх дном. Рот стал горячим, соленым и влажным. На миг он отключился, а когда вернулся в сознание, то понял, что лежит в пыли арены, будто посреди цветочного поля. Жрец скачет куда-то в сторону, зрители на трибунах воют от восторга. Грифоны на цепи встают на задние лапы. Его рот полон крови, сломан как минимум один зуб. Вдобавок он чувствовал, что ничего не слышит. Попытался встать, заскользил, но все же смог. Поднялся, покачиваясь из стороны в сторону. Пармон отъехал к краю арены, сорвал аплодисменты и, не слезая с коня, вновь ринулся на противника. Рыцарь был уже без щита, его обломки валялись в центре арены, рядом с надломившимся копьем Гримли.
— И это, по-твоему, серьезный воин? — усмехнулся Эй-Той. Хрустя унизанными золотом пальцами, обернулся он к Бэдиверу. — Ты видел? Его выкинули, как мальчишку! Мой Лазарен сделал бы это ещё быстрее и краше!
— Поглядим, кстати, ты заметил, как в городе усилились патрули ордена? — поинтересовался дипломат, посматривая на Рууда, который ел, то и дело обмениваясь с принцессой едкими остротами.
— Да, канцлера, видно, сильно напугали вчерашней шуткой у ратуши, — усмехнулся Эй-Той.
— А это не ты её подстроил?
— Нет, что ты, — Эй-Той всплеснул руками, — мы благородны и не способны на такое!
Они оба засмеялись. Между тем Эй-Той понял — канцлер что-то узнал о его делах с эльфом. А может, на самом деле все испортил проклятый юродивый… Столь серьезное дело, и в самом начале так не везет!
Пармон подъехал неожиданно быстро, удар пикой один, второй, третий! Гримли с трудом уворачивался, выхватил меч, но он был коротким, а тут был нужен двуручник. Легким оружием пику было не перерубить. Гримли охватило отчаяние, вот оно — его хвастовство и бахвальство. Мечты, финал, битва с Мантисом. На турнире тебя может побить любой, и всё будет кончено, всё! Лучше переоценить врага, чем недооценить! — вторая заповедь воина в академии. Как он мог пренебречь ею? Пармон перехватил его меч зубчиками пики, которой владел великолепно. Провернул и выбил оружие из рук парня.
Вот и все, поражение, позор, какой позор на глазах у короля. А он ещё хотел драться с Мантисом! Гримли сплюнул. Налетевший ветер растрепал волосы. Где-то у края площадки валялся покореженный шлем. Понемногу к Гримли стал возвращаться слух. Противник отъехал назад и перегородил путь Марку, который хотел подать Фолкину двуручный меч.
«Все кончено», — решил Гримли. Пармон вновь ринулся на него.