Беленькие, черненькие и серенькие

Новый благовоспитанный городничий был очень далёк от всех этих проделок. Попробуй принести — турнёт, что и своих не узнаешь. Он сердито на словах гнал взяточничество и даже написал оду на лихоимство[179], где представил его во образе какого-то ужасного чудовища, пожирающего собственных детей. А вздумай кто жаловаться на письмоводителя — пугнёт так, что ступеньки все на лестнице его пересчитаешь. Не пожалеет и солитера!

Так жители забыли добрейшего Насона Моисеича и обращались к Модесту Эразмовичу только с высокоторжественными поздравлениями, в том числе и в день его ангела.

Как выше сказано, новый городничий большую часть дня, иногда и ночи, проводил вне города. Почти каждый день езжал он к какой-то графине, жившей врознь с мужем, в богатом поместье, за несколько вёрст от Холодни. Её протекции обязан он был своим новым местом и за то в благодарность исполнял при ней должность домашнего секретаря. А так как графиня занималась сочинением французских романов, довольно многотомных, которых рукописи любила иметь в нескольких экземплярах, то и записывался он до изнеможения сил. В нынешнее время графиня взяла бы в секретари француза, но тогда в России иностранцы были редки, особенно трудно было их найти для должности домашнего секретаря. Всё были старые роялисты!..[180] Собираясь к графине, чтобы явиться к ней в приятном виде, он часа два тщательно занимался туалетом своим: чистил себе ногти, артистически обделывал свои букли, помадил губы, пудрил лицо, надев свой солитер, долго любовался им и т.п.

Сверх того, Модест Эразмович страстно любил охоту с ружьём. Стрелял он так метко, что попадал в серебряный пятачок. Письмоводитель, которого он определил в эту должность за то, что несколько лет таскался с ним по болотам и носил застреленную дичь, хотя и славился тоже мастерской стрельбой, попадал только в медный пятак[181]. Может быть, как политичное лицо, он немного кривил ружьём и душой, чтобы не помрачить славы своего начальника. Новый городничий посвящал также несколько часов сочинению стихов. Стихи эти, большей частью эротические или любовные, как их называли, ходили между властями по городу и даже губернии. Немудрено, что многие из его песен дошли до нас в песенниках того времени и те, которые считаются лучшими в этих сборниках, принадлежат, конечно, тогдашнему городничему. С дамами мог бы, но боялся быть очень любезным, потому что люди, при нём в услужении находившиеся, принадлежали графине.

Так как он обретался более в уезде, чем в городе, то и прозвали его уездным городничим. В этом названии, как и во многих других, довольно метких, был виновен добрейший Максим Ильич Пшеницын, который, несмотря на свой кроткий, миротворный характер, любил почесать язычок на счёт других. Это была врождённая слабость, за которую он не раз дорого платился и однажды едва не подпал большой беде[182].

Уездный городничий ласкал Ваню и имел отчасти влияние на его воспитание. Модест Эразмович научил его первым правилам стихотворства и декламации[183]. Ваня с одушевлением и верно читал его стихи перед многочисленной публикой и даже раз произнёс русский акростих[184], заранее переведённый на французский язык, перед поэтической графиней, которой городничий представил его как ранний талант. Ваня декламировал стихи «с толком, с чувством, с расстановкой»[185], и графиня наградила ранний талант поцелуем и французским молитвенником в роскошном переплёте. «Будь добродетель, имей нрав чист и благочесть»,^{5} — сказала Ване русская графиня и дала городничему поцеловать свою ручку в знак благодарности, что привёз такого милого цитатора стихов. Надо сказать, что эта высоконравственная женщина, покинувшая своего мужа за его беспутную жизнь, когда ей было гораздо за сорок лет, одевалась иногда в подражание островитянкам Тихого океана — в каком-то лёгком, полувоздушном пеньюаре, обрисовывавшем очень хорошо её роскошные формы.

Раз зашла откуда-то в Холодню цыганка-гадальщица и предсказала, что городничие тамошние не будут долго сидеть на месте. Как сказала, так и сделалось. Через два-три года Модест Эразмович очень захирел, вышел в отставку и отправился с графиней поправлять своё здоровье на какие-то воды, изумительно восстановлявшие силы.

Преемником его был титулярный советник[186] Герасим Сазоныч Поскрёбкин, собою молодец, и ростом и дородством взял. Грудь широкая, выя хоть сейчас под ярмо[187], глаза как у рыси, спокойствие и твёрдость невозмутимые во всех трудных обстоятельствах жизни. Он был женат на приёмыше какой-то знатной особы, под покровительством которой и состоял. О! этот далеко обогнал своих предшественников. Надо сказать, что он, сколько известно было, служил прежде каким-то полицейским чиновником по пожарной части и потерял это место за неблаговидные дела, потом проходил служение в каком-то месте вроде экзекуторского[188].

Здесь обнаружил он широкие способности к экономии. Так, отпуская на канцелярию свечи, сберегал из них некоторое количество, не только для своего домашнего обихода, на что начальство посмотрело бы сквозь пальцы, но и для дешёвого распространения сального света по городу. Это бы ещё ничего. Слабость к сальным свечам!.. Вот, например, что может быть гаже зелёного фонарного масла? Что ж делать, я имею слабость к зелёному фонарному маслу. Зелёное масло, особенно когда оно горит  petit jour[189], производит на меня какое-то магическое действие. Вы не поверите? Право, не шучу. Впрочем, не я один с таким странным вкусом: в каждом порядочном городе вы найдёте мне товарища гебра, поклонника фонарного огня, горящего от зелёного масла[190]. Затем Поскрёбкин имел слабость к бумаге. Отпуская бумагу канцелярским служителям, удерживал он утончённым хозяйственным образом из каждой дести по нескольку листов, а из каждой стопы по нескольку дестей[191]. Таким образом, в известный период времени, накапливалось достаточное количество стоп, которые, заведомо краденные, покупали у него мелкие торговцы. Для избежания чего начальство вынуждено было накладывать на бумагу штемпель того места, которому принадлежала бумага. С дровами опять экономия! Из каждых двух покупаемых саженей[192] выводил он три, а когда недоставало дров, рубил на отопление и заборы.

Поскрёбкин был человек ловкий, умел угодить. То на паперти выхватит ковёрчик из рук выездного[193] за женою своего начальника. Она в церкви, а уж под ноги её Герасим Сазоныч стелет ковёрчик и награждён улыбкой. То при выходе её из театра он первый прокричит: карета ваша подана! Тут приветливое кивание, а он успеет хоть подол салопа[194] её посадить в карету да ещё дружески раскланяться с выездным, которого когда-то употчевал в трактире. «Какой прекрасный, услужливый человек этот Поскрёбкин!» — говорила жена начальника своему мужу. И швейцар первой особы в городе жмёт «с своим почтением» щедрую руку ловкого человечка. Случится ли пожар — он тут, хотя и не его дело, и первый в глазах начальника зажмёт мощною рукою то место пожарной кишки, которое прорвалось. На другой день начальник видит его с обожжённым ухом или с подвязанною рукой. Он хвастался, что, когда был на службе в какой-то глухой губернии, никто лучше его не умел управлять кишкою пожарной трубы. Особенно мастер был на это дело в угождение какого-то главного начальника, который, катаясь с ледяных гор, приказывал опрыскивать из трубы каждого, кто осмеливался смотреть на его забавы.

179

… написал оду на лихоимство. — Явный авторский сарказм. Торжественный жанр оды прославлял высоким слогом монарших особ, полководцев, пробуждал гражданские чувства (М. В. Ломоносов, «Ода на день восшествия на всероссийский престол… императрицы Елисаветы Петровны», А. С. «Пушкин», «Вольность»). Человеческие пороки, в частности взяточничество, должна была осуждать сатира.

180

В нынешнее время графиня взяла бы в секретари француза... Всё были старые роялисты! — Лажечников, видимо, описывает время правления Павла I, промежуток между Великой Французской революцией 1789 г., когда в Россию бежали «старые роялисты» — сторонники монархии и противники революции, и первым десятилетием XIX в., о котором И. М. Муравьёв-Апостол писал: «К нам, на Любских судах, вместе с устерсами и Лимбургским сыром, приплывали целые грузы французов, — парикмахеров, поваров, модных торговок и учителей. <...> Французики, не только в столицах, но и по всему пространству России рассыпались и находили средства овладевать умами во многих домах, как знатных, так и незнатных» (Сын Отечества. 1814. Ч. XII, № 7. С. 25).

181

Стрелял он так метко, что попадал в серебряный пятачок. Письмоводитель... попадал только в медный пятак. — Диаметр серебряной пятикопеечной монеты XVIII в. составлял 14 мм, в то время как медный пятак был внушительных размеров — 41 мм.

182

... любил почесать язычок на счёт других... едва не подпал большой беде. — Как говорится в биографии Лажечникова, записанной с его слов, «отец... любил острить на счёт пороков некоторых, заслуживающих того лиц; как человек прямой, он сострил однажды и над одним высокопоставленным в г. Коломне духовным лицом. Священник местный, домашний русский учитель, облагодетельствованный отцом Лажечникова, желая подслужиться начальству, шепнул ему об этом. Слова были переданы высшему в Коломне духовному лицу и скоро достигли, разумеется, с прибавлениями, до Петербурга» (Празднование юбилея 50-летней литературной деятельности И.И. Лажечникова. С. 12). Иван Ильич был арестован и заключён в Петропавловскую крепость. Только заступничество влиятельных особ спасло его.

183

Модест Эразмович научил его первым правилам стихотворства и декламации. — Декламация — искусство чтения стихов. В журнальной публикации повести это предложение начиналось словами: «Когда мальчику минуло десять лет...». В автобиографии «Моя жизнь» И. И. Лажечников относит начало своего сочинительства (сперва на французском языке) к 13 годам (Дом Лажечникова: Ист.-лит. сб. Вып. 1. Коломна, 2004. С. 18).

184

Акростих — стихотворение, в котором начальные буквы строк составляют какое-либо слово или фразу.

185

... «с толком, с чувством, с расстановкой». — Неточная цитата из явления I действия II комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума», слова Фамусова: «Петрушка, вечно ты с обновкой,/ С разодранным локтём. Достань-ка календарь;/ Читай не так, как пономарь,/ А с чувством, с толком, с расстановкой».

186

Титулярный советник — гражданский чин IX класса по «Табели о рангах».

187

... выя хоть сейчас под ярмо... — Шея такова, что выдержит деревянный хомут для рабочего скота.

188

... проходил служение в каком-то месте вроде экзекуторского. — Экзекутор — чиновник при канцелярии или присутственном месте, исполняющий полицейские и хозяйственные обязанности. В. И. Даль приводит замечательную пословицу: «Экзекуторский желудок всё варит: и бумагу ест, и перья ест, чернила ест, и песок ест!»

189

а petit jour– чуть свет (франц.).

190

... в каждом порядочном городе вы найдёте мне товарища гебра, поклонника фонарного огня, горящего от зелёного масла. Гебр — огнепоклонник, исповедующий религию Зороастра (в Персии и в Индии). Лажечников говорит о фонарщиках, которые не только заправляли уличные фонари зелёным конопляным маслом, но и охотно сдабривали им свою кашу. В целях борьбы с этими злоупотреблениями и для улучшения городского освещения в масло стали добавлять хлебный спирт, что только усугубило ситуацию. Кардинально решить проблему удалось только с появлением керосиновых фонарей в 1863 г.

191

... из каждой дести по нескольку листов, а из каждой стопы по нескольку дестей . — Десть — мера или счёт писчей бумаги, 24 листа. Стопа — двадцать дестей.

192

Сажень (дров) — сажень кубическая (2,13 м³).

193

... выхватит ковёрчик из рук выездного... — Выездной лакей, гайдук, который располагался позади кузова кареты, на запятках. В его обязанности входило открывать и закрывать дверцу кареты, откидывать ступеньку-подножку.

194

Салоп — верхняя женская одежда, утеплённая ватой или мехом, с длинной пелериной, с широкими рукавами или без рукавов, напоминал накидку.