— Я знал, что он выберет именно такую тактику, — произнес вошедший на кухню Дэн.
Дэн был небрит, рубашка мятая и грязная. Мы оба спали не раздеваясь, поскольку изнемогали от непрерывного прослушивания автоответчика и радио. Но Дэн уже успел отойти и больше на меня не сердился. Он сосредоточился на разработке стратегии.
«…пусть выйдет прямо сюда и открыто скажет, что она пропала! — вопил Марти. — А может, ее похитил какой-нибудь ушлый парень? И вот что получается. Этот всемирно известный детский писатель был занят исключительно тем, что рисовал каждую деталь ее анатомии! Думаете, он не знал, кто она такая?»
— Надо же, какой скользкий тип! Действительно скользкий, — заметил Дэн.
— Это открытый вызов, — сказал я. — Они меня предупреждали с самого начала.
Марти уже успел сесть в машину и поднял стекло. Лимузин с трудом пробился через толпу репортеров, тянущих к нему руки с серебристыми микрофонами.
Я снова взялся за пульт телевизора. Ведущая четвертого канала говорила: «…в полицейском управлении Лос-Анджелеса утверждают, что к ним не поступало заявления об исчезновении пятнадцатилетней Белинды Бланшар. Кстати сказать, Белинде сейчас уже семнадцать, но местонахождение девочки до сих пор не установлено. Ее отец, всемирно известный парикмахер-стилист Джордж Галлахер, сегодня утром подтвердил, что не знает, где его дочь, и готов искать ее».
Звонок входной двери теперь трезвонил не переставая. Затем трели звонка сменились глухим стуком.
— Не хочешь открыть? — поинтересовался Дэн.
— А вдруг это она? — спросил я.
Я осторожно отодвинул кружевную занавеску. На крыльце сгрудились репортеры, за ними с камерой наготове стоял телеоператор.
Я открыл входную дверь. Синтия Лоуренс держала в руках открытый номер «Тайм», попавший на журнальные стойки меньше часа назад. Синтию интересовало, видел ли я статью.
Я взял у нее журнал, хотя читать сейчас был просто не способен. На меня со всех сторон посыпались вопросы от стоящих на ступеньках и подъездной дорожке репортеров. Я огляделся по сторонам. Через дорогу от дома толпились зеваки, на углу околачивалась группа подростков, на балконе многоквартирного дома напротив — какие-то люди. Возле телефонной будки у бакалейной лавки прохаживались двое мужчин в костюмах. Копы? Возможно.
«Нет, она мне не звонила», — ответил я на вопрос, который едва расслышал. «Понятия не имею, где она», — сказал я другому репортеру. «Да, она была бы довольна. Я могу со всей ответственностью заявить, что она одобряла мои картины и они ей нравились».
И с этими словами я закрыл дверь. Синтия обойдется. Купит себе другой журнал. И, уже не обращая внимания на звонки и стук в дверь, я углубился в чтение журнала. Они поместили цветные фотографии всех картин «Белинда на карусельной лошадке» и еще одну, которую я в душе любил больше других, под названием «Белинда, любовь моя», где Белинда в летнем костюме стоит спиной к реке.
«Зачем надо было этому человеку, который широко известен миллионам читателям, рисковать своей репутацией уважаемого и обожаемого детского писателя ради подобной выставки? — вопрошал автор статьи. — Все это так же неприятно, как и откровенный эротизм картин, представление о которых можно получить на основании цветных фотографий пять на семь в хорошо и дорого изданном каталоге. Это рассказ о постепенно развивающемся безумии, когда на наших глазах Белинда становится объектом все более причудливых фантазий художника: „Белинда с куклами“, „Портрет наездницы“, „Белинда на карусельной лошадке“, пока в конце концов не превращается в обворожительную женщину — „Белинда в постели моей матери“, — и все для того, чтобы стать объектом неслыханного насилия, сцена которого очень точно передана автором на одной из картин серии „Художник и натурщица“, где художник с неоправданной жестокостью так сильно бьет по лицу свою музу, что та отлетает к стене, причем к стене с отвалившимися обоями в пятнах плесени. И здесь мы имеем дело не с попыткой публичного самоубийства уважаемого детского писателя, не с возданием должного красоте молодой женщины, нет, скорее перед нами персонифицированная хроника страстной и, возможно, трагической любви. Но если учесть, что картины эти писались с Белинды Бланшар, сбежавшей из дома девочки-подростка, а также то, что она опять исчезла, можно вполне понять причину слухов, что картины скорее относятся к компетенции представителей закона, нежели искусствоведов и критиков».