Нам оставалось только ждать. И мы терпеливо ждали.
Проснувшись в среду рано утром, я вышел в сад и увидел, что Белинда нарезает круги в бирюзовой воде длинного прямоугольного бассейна. На ней было крошечное черное бикини, которое Сэнди привезла ей из Рио. Волосы Белинда заколола на затылке небрежным узлом. Я видел, как плавно движутся под водой ее маленькая попка и шелковые бедра. Слава богу, что Алекс голубой!
Даже если в воздухе и стоял привычный запах смога, то я его не чувствовал. У Алекса в саду пахло розами и цветущими лимонными и апельсиновыми деревьями.
Я дошел до оранжереи, расположенной за кабинками для переодевания. Просторное прохладное помещение из красного дерева с потолком из матового стекла. Здесь стоял мой мольберт, тот самый, что Алекс подарил мне двадцать пять лет назад. Алекс тогда еще заставил своего помощника обшарить весь Лос-Анджелес в поисках достаточно больших и хорошо натянутых холстов, а еще кистей, скипидара, льняного масла и красок. Алекс снабдил меня старыми фарфоровыми тарелками, чтобы я мог использовать их вместо палитры, и, на всякий пожарный, пришедшими в негодность серебряными ножами.
А что еще нужно художнику?! Конечно, муза. Но моя муза сейчас была слишком молчаливой и несчастной. Но рано или поздно все непременно должно измениться к лучшему.
Два дня назад я приступил к работе над «Марди-Гра»: масштабным полотном размером восемь на десять. Огромные дубы, нависающие над участниками факельного шествия, уже были написаны, так же как и две блестящие платформы, запруженные беспечными гуляками.
Сегодня был день пьяного чернокожего факельщика, который так высоко вскинул вверх свой факел, что языки маслянистого пламени лизнули гирлянды бумажных цветов, украшавших нижнюю часть платформы.
Какое счастье было снова взять в руки кисть и писать, писать, осваивая совершенно новую и непривычную для меня тему, впервые изображать то, чего раньше делать не приходилось. Например, мужские лица, которые я еще никогда не рисовал. Я буквально чувствовал, как впервые за долгое время наполняется жизнью ответственное за творчество полушарие мозга.
Через панели из матового стекла в оранжерею, даже зимой пахнущую свежестью и землей, проникал рассеянный свет, который падал на пол из красного плитняка, на герань и каллы в горшках. Свет будто омывал белый холст и приятно грел руки.
Через открытую дверь я видел пологую крышу приземистого белого дома и своих друзей. Крайне умиротворяющее зрелище. Джи-Джи вышел из дома и присоединился к Белинде, продолжавшей сидеть в воде. Приехала Сьюзен Джеремайя, которая остановилась на Бенедикт-Каньон-роуд. Сьюзен была одета именно так, как одевалась в обычной жизни: она была в запыленной белой шляпе, потертых джинсах и голубой рубашке, на ногах — поношенные сапоги из змеиной кожи.
Но я решил не отвлекаться и с головой ушел в работу. Большими размашистыми мазками я написал жженой сиеной голову и спину факельщика. Я доверился своему душевному порыву, понимая, что человек, который может нарисовать маленькую девочку, вполне способен написать и мускулистое мужское плечо, и узловатую руку.
Я прилежно работал, а в голове уже зрел замысел другой картины. Это будет портрет Блэра Саквелла, выполненный в мрачных, темных тонах. Блэр, в своем жутком смокинге цвета лаванды, сложив на груди руки и скрестив ноги, сидит на откидном сиденье лимузина. Пылкий, страстный старина Блэр! Если бы мне удалось передать эту свойственную ему взрывчатую смесь вульгарности и сострадания, безрассудства и магического обаяния! Ага, ну точь-в-точь Румпельштильцхен, только на сей раз спасающий ребенка!
Мне предстоит создать еще много картин. Очень много! Сначала портрет Алекса, да-да, сначала портрет Алекса, а уж потом Блэра. Здесь у меня не было ни капли сомнения. Затем картина «Собаки приходят в гости к куклам». Замысел картины возник уже давно, и она будет преследовать меня, снова возвращая в особняк в викторианском стиле, до тех пор, пока я не напишу ее. Ну а теперь пора возвращаться к факельщику, к зловещим отблескам пламени на фоне деревьев.
Похоже, прошло часа два, не меньше, прежде чем я оторвался от работы. В бассейне уже никого не было, причем, наверное, уже давно. Ко мне направлялся Алекс, и я, даже не глядя, мог точно сказать: у него явно было что-то на уме.
— Джереми, извини, что отрываю от работы, — сказал он, — но тебе необходимо срочно поговорить со своей девочкой.