В это время, в связи с начавшейся на Западе революцией, цензурные препятствия в России достигли чудовищных размеров. В феврале и марте Виссариона Григорьевича два раза вызывали в III жандармское отделение, начальник которого выразил желание «познакомиться» с великим критиком. Белинский, больной, не мог туда явиться. Но еще до этого, как говорили, Виссариона Григорьевича встретил на Невском проспекте комендант Петропавловской крепости Скобелев и сказал ему: «Когда же к нам? У меня совсем готов тепленький каземат, так для вас его и берегу».
Все это усиливало болезнь Белинского, которая к маю стала действовать так быстро и разрушительно, что щеки больного совершенно провалились и только глаза еще горели лихорадочным огнем. Он еле передвигал ноги и тяжело дышал.
Как-то в эти дни зашел к нему Панаев. Диван, на котором лежал умирающий Белинский, был поставлен на дворе, под деревьями. Увидев Панаева, он поднял голову, грустно покачал ею, потом протянул руку и сказал: «Плохо мне, плохо, Панаев!»
Панаев начал было что-то говорить в утешение, но больной нетерпеливо перебил его: «Полноте говорить вздор».
Панаев почувствовал себя неловко: перед ним лежал на диване близкий, дорогой человек, дни которого были уже сочтены. Этот прекрасный лоб, эти ясные живые глаза, эти тонкие руки, покрытые холодноватым потом, — все это скоро будет в земле, без движения, без жизни… А солнце светило так ярко, и день был по-весеннему теплый, листочки на деревьях только что начинали набухать и пахли сладковатым клейким запахом, на земле оживленно чирикали и прыгали воробьи, занятые своими хлопотливыми делами… Панаев с тяжелым чувством простился с Белинским.
До последней минуты жизни Виссариона Григорьевича две женщины преданно и самоотверженно ухаживали за ним — его жена и свояченица. На их руках он умер утром 26 мая 1848 года (7 июня нового стиля).
Свою последнюю ночь Белинский не спал. Он говорил два часа не переставая, как будто обращался с речью к русскому народу. Затем, подзывая к себе жену, просил ее все хорошенько запомнить и передать кому следует… Наконец он внезапно (приподнялся и неожиданно громко, с большой силой опять заговорил о гении, о честности… спешил, задыхался. Тут силы оставили его, он упал и с невыразимой тоской прошептал: «А они меня не понимают, совсем не понимают…» Жена бросилась поддержать его, но в руках у нее было уже бездыханное тело.
Друзья провожали тело великого русского патриота на Волково кладбище. Открыто выражать свое сочувствие умершему было запрещено. Даже имя Белинского не позволялось упоминать в печати. Процессия шла молча по улицам Петербурга. Здесь были многие выдающиеся русские писатели — ученики «неистового Виссариона», которых он научил глубже понять свою связь с родиной и народом. Тут же шла учащаяся молодежь, студенты, лично не знавшие Бeлинского, но воспитанные на его статья, готовые продолжать его дело. Среди этой молодежи легко было заметить человека с бледным худощавым лицом, с умным, сосредоточенным взглядом, которого товарищи называли с уважением Николаем Гавриловичем или просто, по-дружески, Чернышевским.
На могиле Белинского не было речей, но каждый, стоя у этой открытой могилы, мысленно мог бы повторить слова Некрасова: