— Вперед! — командует Скотт, и мы движемся к деревне.
Подойдя поближе, Скотт бьет ногой забор и вышибает пару планок.
— Видишь, — объясняет он мне. — Можно и без слов обходиться, главное — верить, что делаешь.
— А забор-то зачем? — спрашиваю я.
— Не знаю, — пожимает плечами Скотт. — У русских везде заборы высокие, они друг друга боятся.
— Я спрашиваю, ломать зачем?
— Чтоб сломанный был, — отвечает Скотт.
Он подходит к поленнице дров и разваливает ее. А затем берет полено и швыряет прямо в стекло дома. Стекло вдребезги, на заднем дворе испуганно мычит корова.
— В русских деревнях плохо с электричеством, — звучно начинает Тони, и я вижу, как со столба летят искры и обрывается провод. — Они живут в нищете, без удобств…
Я вижу, как под яблоней появляется косая деревянная будка туалета, а вместе с ней появляется запах. Между яблонями натягивается грязноватая веревка, на ней возникает серое заштопанное белье. Скотт немедленно обрывает эту веревку, белье падает в грязь.
— Но главная проблема русских — это алкоголизм, — заключает Тони и обводит рукой участок перед коттеджем, словно отдергивает занавеску.
И я сразу вижу мусор, разбросанные пустые бутылки и мужика в русской ушанке, грязных сапогах и ватнике, который спит в неудобной позе прямо на дровах.
— Ну вот как-то так, — подытоживает Скотт. — Теперь попробуй ты.
Я теряюсь.
— А чего мне пробовать, вы уже всю деревню им испортили…
— Попробуй амбар сожги. Или на крыльце нагадь. Или корову убей голодом, — предлагает Скотт.
— Жалко, — говорю я.
— Да ты не бойся, — объясняет Тони, — это не какая-то конкретная настоящая корова. Это юнгер. Общее представление о всех русских коровах.
— Тем более, — говорю я.
— Что же ты тогда сделаешь?
Я оглядываюсь и вдруг вижу за домишками купол церкви.
— Русский народ беднеет, — говорю я, поднимая руки. — В заброшенной деревне церковь давно не ремонтировалась. Унесло дождями позолоту… В школу на дрова свезли иконы… Лопнул колокол…
И это срабатывает: над деревушкой, полями и рощей разносится тоскливый звон. Церквушка на глазах начинает коситься, с купола осыпаются золотые листы и появляются дырки в стропилах или как там называются эти штуки. И я, воодушевившись, добавляю:
— Даже в Кремле главный колокол лопнул!
«БУМ-М-М!!!» — раскатисто доносится из-за леса.
— Так норм? — спрашиваю я.
— Сильно! — соглашается Скотт. — А для первого раза и вообще круто!
— Эд, а чего ты к колоколам прицепился? — интересуется Тони.
Хороший вопрос. И как на него ответить? Честно?
— Если честно, — говорю, — вот лично для меня они никак. Бесполезная штука колокол. Ну треснул и треснул, никто не умрет, только меньше шума будет. А вот русских мне жалко. И урожай их жалко. И корову. И мужика этого. Они мне ничего плохого не сделали, а мы им ходим и гадим — то забор сломали, то провода вырвали, то грязи навалили…
Тони и Скотт переглядываются.
— Вот черт, — говорит Скотт. — Это до выхода в юнгер обсуждать надо было. Ты солдат, тебе поставлена боевая задача! Что за сопли?
Но Тони его останавливает:
— Погоди, он же просто не понимает. Эдвард, у нас с русскими идет холодная война уже полвека. Они-то нам знаешь, как гадят? Они бы нас давно уничтожили, если бы могли. Ты вот что сделай: ты пойди и с этим мужиком поговори, спроси его.
И она указывает на спящего.
— Так я русского не знаю… — говорю.
— В юнгере нет языков. И это не человек перед тобой, это общее представление обо всех русских крестьянах, и как мы их видим, и как они себя теперь видят. Вот и поговори с ним. Только сам за него речь не выдумывай, просто спроси, что он думает, это же юнгер, он тебе ответит.
Я медленно подхожу к спящему и трясу его за плечо.
— Хто это? — говорит он хрипло и садится.
— Добрый день. Я с телевидения. Приехали у вас интервью взять. Это моя съемочная группа.
Я взмахиваю микрофоном в сторону Тони и Скотта, и вижу, что Скотт смотрит в камеру здоровенную, а Тони рядом с папкой в бумажках что-то помечает.
— Вон чего! — оживляется мужик, улыбается и встает.
— Что бы вы хотели передать американцам? — спрашиваю я и вручаю ему микрофон.
Мужик озадачен. Чешет микрофоном висок под ушанкой.
— А чо сказать… — произносит он наконец. — Американцы эта… ну тоже люди… Нормальные тоже есть… Верно говорю? Только тупые. Чего бы им… значить… жили бы ровно… так всё ж нам нагадить хотят! Вот не нравится им Россия, боятся нас, значит, вот я как думаю! И вот чем мы сильней становимся, тем им, как это… хужеет им от этого. Завидуют нам. И потому подлости делают. А мы же, сука, всё терпим… Да? Там нагадят, тут нагадят, здесь прижмут… а мы терпим! Но мы и в сорок первом — терпели-терпели, а потом Берлин взяли! И Пентагон возьмем! Чего, не возьмем? Возьмем! Захотели бы — давно уж взяли! Думаете, только у вас оружие есть? А у нас, может, тоже есть оружие! Выкусили? И вот я так скажу… вот, думаете, я небольшой человек, да? А я агрономом сорок лет проработал, ветеран труда, и награда есть. И вот скажу: вот если меня спросите, да, я бы нашим оружием их уже давно долбанул! Чтоб раз — и вдребезги! И больше к нам никогда не совались! Чтоб знали! Ясно?!