Но Кеша Лупетин не смог в этот день навестить больного художника. На следующий же день было некогда, началась летняя практика, а вскоре он уехал к матери в деревню и вернулся в Москву лишь осенью. Сразу же позвонил к художнику и узнал, что тот все еще находится в больнице. Теперь только и спохватился студент: он совершенно не предполагал, что его старший друг мог болеть столь долго, — у меня и в мыслях не было, что он еще не вернулся домой, ведь прошло столько времени, и я все лето купался, косил и убирал сено, ловил рыбу, ходил по грибы, выкопал с огорода картошку и сложил в погреб, из-за чего и вернулся в училище с запозданием… А все это время бедный старик, оказывается, лежал в больнице и воевал со смертью. Вот так мы и живем… Смеемся, плачем, вздыхаем. Я тут же полетел в больницу, ругая себя последними словами, — это оказалась громадная больница недалеко от Сокольников, целый городок для тех, чье здоровье требовало более или менее серьезного ремонта, длинные аллеи лечебницы были обсажены большими темными липами, по этим аллеям и боковым дорожкам разгуливали, держа над собою раскрытые зонты, женщины и мужчины в пальто и плащах, из-под которых торчало больничное одеяние; проезжали санитарные машины, разбрызгивая лужи. Уже облетали деревья, в воздухе кружились желтые листья.
Я вошел в темный коридор больничного корпуса, который мне указали, и направился мимо застекленных дверей палат — и вдруг совсем неожиданно увидел своего старого друга. Он сидел на кровати, уставившись неподвижными глазами в дверь, и мне показалось: прямо на меня.
Однако я вскоре понял, что хотя старик и смотрит в мою сторону, но ничегошеньки вокруг себя не видит. Я раскрыл дверь и вошел в палату, где стояло много кроватей, а больных не было — видимо, все ушли на прогулку. И сидел старикан, накрыв одеялом колени, лишь он один, бедняга. Я остановился возле его кровати, только тогда он медленно перевел взгляд на меня — и в его глазах, заметил Лупетин, стало постепенно появляться осмысленное выражение. Он подал юноше прохладную, слабенькую, как лепесток, руку и с неожиданной порывистостью произнес:
— Вот так, мой друг! Крышка мне… Скоро конец.
И печально потупился, словно прислушиваясь к отзвуку своих прозвучавших слов. Лупетин сел на край кровати и, держа больного за руку, принялся утешать его. Тот слушал и медленно качал головою из стороны в сторону: нет… нет.
— Что вы говорите, дорогой, какие там лекарства, — возразил он затем. Умираю я, и ничего другого не может быть. Вы только посмотрите…
С этим он откинул одеяло и, подняв штанины больничной пижамы, обнажил белые, распухшие ноги; потыкал в них пальцем — и в размягченной плоти остались лиловые ямки.
— Все во мне уже полным ходом катится к смерти, — продолжал он, поглядывая на Кешу все более знакомо, возвращаясь, видимо, из горячки мучительных грез к привычной действительности. — И само по себе это неудивительно, потому что все закономерно, так и должно быть. Я все понимаю, но с одним никак не может примириться душа. Вот смотрите, я это люблю, я так люблю все это, а мне приказано уходить… — Он протянул руку и худыми прохладными пальцами осторожно снял с лица юноши прилипший листик. — Мне осталось лишь завалиться на спину, закрыть глаза да сдохнуть, ничего другого не будет — ведь все в моем организме не хочет жизни, потому что мучения… мучения страшные, голубчик! И все равно — не желает, не может душа поверить, что так надо. Удивительнее всего, милый Кеша, вот это мое нежелание, — ну, чего бояться? Да я и не боюсь, пожалуй, вот только жалко, что этого больше не увижу, — показал он движением головы на желтый листик, который бережно держал в руке, — и с вами хотелось бы еще побеседовать…
Не бойтесь умирать, Кеша, это совсем не то и не так, как обычно думают. Скорее всего это похоже на те черные дыры, как их называют, о которых так много говорят в последнее время. Мол, Бермудский треугольник, угасшие звезды, исчезновение всякой материи… И тому подобное. Так вот, я скажу вам, что сходство тут большое, я уже много времени кружусь, кружусь по краю этой черной дыры, мне остается только нырнуть, провалиться туда… А там, говорят, просто другая Вселенная, и вход туда через эту черную воронку. И времени, дорогой, там больше не существует.
Но ведь говорят также, что оттуда не может вырваться назад даже луч света! В науке это называют пространственной бездной, а для нас с вами такое попросту называется смертью. Я уже скоро умру, Кеша, вы меня не утешайте, мне уже утешения не нужно… так оно и будет, но я не знаю, как это будет. Наверное, все мое прожитое время соберется в одну крохотную точку, и я провалюсь куда-то и навсегда покину вас, мой дорогой… Только мне хотелось бы знать, куда я вывалюсь через ту черную дыру. В каком ином мире окажусь? И далеко ли он будет отсюда? А может быть, не очень далеко, может, совсем рядышком, Кеша? Будет очень жаль, если я не смогу вам подать весточки оттуда. Я с удовольствием рассказал бы, что там да как оно все выглядит…