Юноша понимает, что мир вокруг меняется, хотя дома у него все по-прежнему. Буассоны кивают: да, все летит в тартарары, мир трещит по швам, где это видано, чтобы женщины сидели в конторе? А за детьми кто будет смотреть?
Ее Юноша не такой, как Буассон. С каждым днем он все меньше на него похож. Он обрастает деталями, становится больше, значительнее. Жозефина прибавляет ему упругости, смелости, любознательности, щедрости, какая присуща людям, жадным до знаний. Поступать он теперь готовится не в Политехническую школу, а в Сорбонну на истфак. Она наделяет его собственными страхами, комплексом неполноценности, неуклюжестью. Как она, он то и дело краснеет, запинается, сбивается…
Там же, в уголке рядом с Юношей, держится Женевьева. Жозефине она очень нравится. Чтобы одеть ее, она листает старые журналы «Моды и выкройки», затягивает ее кудряшки в прическу или накручивает на бигуди, удаляет ей волоски над верхней губой, подбирает походку… Но Женевьева по-прежнему робкая, неловкая, невзрачная.
В правой части сцены — Кэри Грант и его мир. Его родители. Отец пьет, горланит по пабам и лапает девиц. Это грубый краснорожий мужлан, от которого по вечерам после работы несет нашатырным спиртом, а пальцы у него изъедены химикатами. Мать, наоборот, — изящная, аристократичная, с пышными кружевными воротничками, с тонкими длинными пальцами. Она зябко кутается в узорчатую кашемировую шаль и жалуется, что под конец месяца вечно не хватает денег. Откладывает каждую монетку, чтобы оплатить сыну уроки фортепиано и сделать из него джентльмена. Она обучает его хорошим манерам. А отец учит сквернословить. Когда родители по вечерам ругаются, Кэри забивается под стол и затыкает уши. Он уверен, что это все из-за него, это он виноват, что они ссорятся. А если отец вечером вообще не приходит, он думает, что тот умер, и плачет в подушку. С одной стороны — надежды матери. С другой — отцовский нажим: он требует, чтобы сын дрался по барам и вырос настоящим мужчиной. Кэри не знает, что ему делать, кто он такой. В нем уже два разных человека… К этому Жозефина прибавляла унылую бристольскую морось, набережную, куда Кэри ходит по вечерам смотреть на суда. Они отплывают в далекие моря. Он мечтает об Америке. Иногда на борт поднимаются знаменитости. Как-то ему даже случается увидеть Дугласа Фэрбенкса: тот отправляется в Голливуд.
Когда Кэри вырастет, он тоже будет сниматься в кино!
Жозефина купила четыре блокнота-молескина, каждый по двести сорок нелинованных страниц. Один — для Кэри Гранта, второй — для Юноши, третий — для второстепенных героев и последний — для общих заметок. Еще она скупила все, какие нашла, книги о Кэри Гранте. В них она подчеркивала желтым маркером детали, которые пойдут в роман, зеленым — его слова, розовым — перипетии его биографии. Она завела картотеку, проверяла ее и приводила в порядок. Она запиралась у себя и часами работала, работала…
Кабинет у нее выглядел как столярная мастерская. Все инструменты на месте: компьютер, карточки, белая бумага для записей, черные блокноты, авторучка, карандаши, степлер, точилка, ластики, ножницы, фотографии и радиоприемник, настроенный на станцию «ТСФ-джаз». Музыка — это для Дю Геклена. Он лежал под столом, обернувшись вокруг ножки и уткнувшись головой ей в ноги. Если звонил телефон, раздраженно приподнимал голову: опять беспокоят!..
Персонажи обретали плоть, а вместе с ними потихоньку вырисовывался и сюжет.
Но нужно было оставаться терпеливой, не торопиться, дождаться, чтобы все устаканилось. Пусть тишина — или то, что представляется тишиной, — заполнит пустоты. Порой ей не терпелось… Но скоро, скоро все будет готово. Персонажи уже закончены, одеты с головы до ног, декорации на месте, можно давать первый звонок.
И тогда начнется рассказ.
— Ну что? — раздался в трубке голос Гастона Серюрье. — Июнь на дворе. Подвигается ваша книга?
— Закладываю фундамент, — отвечала Жозефина.
Было утро. Гортензия и Зоэ пошли по магазинам и прогуляться. Она попросила, чтобы они до пяти не возвращались. «Или хотите — возвращайтесь, но меня не трогайте и не лезьте с разговорами, мне надо работать!»