Выбрать главу

Нашел!

Но энтузиазм тут же исчез. Это было хуже, чем упасть в ледяную реку. Учить буквы, чтобы потом увидеть это? Эстер оказалась права. Америка его мамы была совсем не там, где показывал Сезар, не за горами. Америка — это страна на другой стороне огромного синего моря!

Разочарование было велико, и Себастьян заплакал так горько, что заболело в груди. Он оплакивал смутные воспоминания о лице матери, свои обманутые надежды ощутить ее запах, оказаться в ее объятиях. Плакал потому, что всегда чувствовал себя непохожим на других, маленьким дикарем и, как они еще его называли, — цыганом. И потому, что все рассказанное Сезаром о маме оказалось враньем. Что же получается? Его дедушка всегда только и делал, что врал ему? Зачем он обещал, будто мама вернется? Он ждал ее годы, много лет! И верил в Америку!

Плач мальчика встревожил Белль, и она тоже заскулила. Потом подошла и несколько раз глухо тявкнула. Себастьян не шевельнулся, и тогда она попыталась оттолкнуть его руки от лица своим мокрым носом. Когда и это не вышло, стала лизать ему лицо. Через время рыдания утихли, и она легла перед мальчиком, словно бы приглашая последовать ее примеру. Себастьян лег рядом и прижался к ней всем телом. В классе было очень холодно. Он долго вздыхал, но потом погрузился в дрему, а Белль охраняла его сон.

3

Настенные часы показывали три часа ночи, однако нужно было иметь орлиное зрение, чтобы рассмотреть часовую стрелку в клубах дыма. Хауптман раздобыл на черном рынке упаковку сигар и только что раздал их под пьяные приветственные крики товарищей.

Подавляя тошноту, Петер Браун пытался выглядеть оживленным. Его сотрапезники шумели, блюда на праздничном столе пахли отвратительно. На них уже начал застывать жир, и ему пришлось отвернуться, чтобы его не вырвало. Единственное, чего ему хотелось, — выйти на улицу, подышать горным воздухом, чтобы просветлело в голове, вернуться к себе в комнату и лечь спать.

Лейтенант Эберхард затянул «Лили Марлен», остальные охотно подхватили. Фельдфебель Эрих Краусс посмотрел на Брауна и поднял бокал в знак приветствия. Петер кивнул. Настойчивость подчиненного его раздражала: Эрих весь вечер не спускал с него глаз. На последнем куплете Эберхард встал. Он хотел сказать тост, но в итоге просто опустошил бокал и поперхнулся, однако настроение у него не испортилось.

— Что-что, а вино французы делать умеют!

Унтер-офицер Фукс поморщился. Он был из тех, кто охотно участвует во всех «особых операциях», и Браун боялся его как чумы.

— Зато вояки из них неважные!

— Рано радоваться! Поговорим, когда в стране не останется ни одного их проклятого маки!

— Давайте хоть на сегодняшний вечер забудем о войне, правда, герр обер-лейтенант? Фукс, ты проштрафился!

— Только этого не хватало!

Несмотря на всю браваду, участники застолья испытывали своего рода ностальгию. Все, кроме Фукса, который жил войной, мечтали об увольнительной. Ходили слухи, будто союзники активнее бомбят их родную землю, и в сердцах солдат, занимавших оккупированные территории, поселился страх. В настоящее время их семьи уже не были в безопасности. И самое худшее, что могло с ними произойти, — это, бесспорно, утрата уверенности в победе. Победные коммюнике звучали все более лживо. О том, что в Советском Союзе ситуация сложилась катастрофическая, уже знал самый последний ефрейтор. Войска рейха потерпели поражение под Сталинградом, не говоря уже о битве под Курском летом 1943 года, когда наступление немецких войск было полностью остановлено. Вопреки пропаганде, сомнение начало свою подрывную работу. В то время как генералитет хвалился победами на восточном фронте, в рядах офицеров и младшего состава распространялась информация совсем иного толка. Даже речи фюрера, когда-то вдохновлявшие всю страну, уже не могли побороть всеобщий скепсис, и только немногие упрямцы продолжали провозглашать неотвратимую победу Третьего рейха.

Брауну донесли, что ряд офицеров, близких к штабу, осмелились озвучить «свои тревоги». Стало известно, будто и некоторые высшие армейские чины начинают критиковать слишком безрассудную политику фюрера. Петера Брауна эти новости радовали, однако он опасался хаоса, который мог вспыхнуть в любой момент.

В области надбровных дуг начало покалывать, словно иголочками. То был верный признак близкой мигрени. Браун встал и подошел к окну. Сквозь туман можно было различить очертания горного хребта. Самая высокая вершина возвышалась над остальными словно указующий перст. Очень скоро Гийом проснется и через несколько часов будет со своими подопечными там, высоко в горах…

— Обер-лейтенант!

— Слушаю вас, Шульц.

— Если бы вы были жидом и хотели пробраться в Швейцарию, когда бы вы это сделали?

Вопрос застал Петера врасплох. Кровь застыла у него в жилах. Он тряхнул головой, выигрывая несколько секунд. У него появилось ощущение, будто страх лучится из каждой поры его тела, и он спросил себя, не чувствуют ли этого остальные. Но уже в следующую секунду им овладел гнев, возобладав над приступом паники. Что задумал этот болван Шульц? Только опьянение могло подвигнуть его так фамильярно обращаться к старшему по званию! Браун попытался придумать угрозу, которая оказала бы действие, но Шульц доверительным тоном продолжал:

— Если бы я был жидом, я бы сделал это рано утром на Рождество, когда все заняты своими делами. Потому что, если бы я был одной из этих крыс, мне было бы плевать на рождение Иисуса, разве нет?

Краусс в знак согласия стукнул кулаком по столу, лицо его сияло.

— Ханс прав! Ночь сегодня ясная — лучшее время для рейда! Что скажете, обер-лейтенант? Съездим, посмотрим?

— Куда, фельдфебель?

— На перевал Гран-Дефиле!

Поддержка товарища по оружию приободрила Ханса. Он встал, покачиваясь, и трясущейся рукой вскинул воображаемую винтовку.

— Проклятые крысы! Я сам всех перестреляю! На этот раз никто не перейдет границу!

— Обер-лейтенант? — Фельдфебель Краусс ожидал ответа. В отличие от Шульца, он был совершенно трезвым и смотрел на вышестоящего офицера с едва заметной усмешкой. Казалось бы, он ждал, что Браун начнет возражать. То был дерзкий, молчаливый вызов.

Петер попал в ловушку. Он готов был поклясться, что Хансу эта идея пришла в голову спонтанно, в момент пьяной экзальтации, но Краусс прекрасно понимал, чем это может закончиться лично для него. Должно быть, во время их последней вылазки на Гран-Дефиле гнев начальника его напугал, и теперь он хотел либо отыграться, либо продемонстрировать свое усердие и тем самым избежать наказания. Петер подумал, что нужно было отправить этих двоих на дежурство. Фельдфебель был дисциплинированным подчиненным, но отнюдь не идиотом. Наверное, он заметил что-то подозрительное в его действиях и теперь хотел вывести начальника на чистую воду. Но не ясно, руководствовался ли он подозрениями или же хотел выслужиться, однако в любом случае положение сложилось крайне непростое. И выбора у него не оставалось. С тяжелым сердцем Браун дал свое согласие.

— Поезжайте! Устройте засаду на перевале. Рапортуйте ежечасно. Я останусь здесь и буду руководить операцией. Если потребуется, присоединюсь к вам.

— Будет сделано, герр обер-лейтенант!

Браун смотрел им вслед. Краусс почти тащил на себе своего пьяного товарища. Это он, а не ефрейтор Шульц, представлял собой опасность.

После разговора Браун окончательно протрезвел, но мигрень только усилилась. Среди бутылок с вином и перевернутых — из-под коньяка он нашел графин с водой и выпил немного в надежде, что обруч, сжавший ему виски, ослабнет. В ведре с растаявшим льдом плавали полуторалитровые бутыли из-под шампанского. В голове теснились разрозненные мысли, немилосердные к его боли. Он понимал — нужно спешить, но сначала ему предстояло обеспечить себе алиби. И только потом он отправится к пещере. Надо предупредить Гийома прежде, чем группа двинется к перевалу. Рассвет наступит через два часа. Если ему повезет, он успеет к пещере вовремя.