— Недавно вы говорили, что идти ночью слишком опасно! Но ведь теперь, в пургу, расселины и ямы замело, и это еще опаснее!
— Я знаю. Но лучше уж я поборюсь с природой, чем с бошами! В такой снегопад есть шанс, что они пройдут мимо, не заметив наши следы.
Паника охватывала Анжелину, стоило только посмотреть вниз. Вереница фонариков двигалась с поразительной скоростью. Эти проклятые боши, что, на гусеничном ходу, что ли? Брат отвлек ее от размышлений:
— Думаю, у меня есть идея.
Он вытряхнул на снег содержимое рюкзака, который Лина только что уложила, и, прежде чем она успела возразить, вынул два мотка веревки и с победным видом сунул ей под нос.
— Ты собираешься карабкаться по отвесному склону?
— Нет конечно! Глупая! Я хочу привязать себя к Белль. Вторую веревку, она длиннее, я обвяжу вокруг пояса, и вы будете все за нее держаться, так никто не потеряется. Альпинисты тоже так делают, только мы на гору не полезем. Это чтобы не заблудиться в тумане, понимаешь?
— Хорошая мысль… Но собака…
— Что? Ты не веришь Белль?
— А если она упадет в расселину и утащит нас за собой?
— Она не упадет. И вы всегда можете бросить веревку.
— Мы — да, но ты не сможешь! Я не желаю, чтобы ты рисковал жизнью, Себастьян! Если кто-то и должен рисковать, то я. Я сама захотела… Это я вас веду!
В голосе Анжелины зазвучали пронзительные нотки. Чувство вины доставляло ей почти столько же мучений, как и страх.
— Я ей доверяю. Я знаю Белль, она не заблудится. Сейчас я пойду и поговорю с ней. Получается, это из-за тебя мы теперь задерживаемся!
Не дожидаясь ответа, Себастьян ушел. Собака сидела у края площадки. Казалось, она уже учуяла приближение чужаков. Мальчик присел перед ней на корточки.
— Послушай меня, моя Белль! Там, внизу, боши, и они хотят убить Эстер. Они хуже, чем волки. И родителей ее они тоже убьют. Такие они, эти боши. Убивают старых, маленьких — им плевать, кого расстреливать. Я думаю, мы сможем отвести их в надежное место, такое, как тот домик, где ты была, пока болела. Но сам я туда точно не дойду. Ты больше меня и сильнее. И ты чуешь все ловушки! Я знаю точно, ты сможешь выбрать самую лучшую дорогу. Только сквозь весь этот снег тебя трудно увидеть, ты же белая! Если бы я знал заранее, я бы вымазал тебя грязью, но уже слишком поздно. Ты белая, снег тоже белый, и нам нужно сделать что-то, чтобы не потеряться, хоть это может тебе и не понравиться.
Не переставая говорить, мальчик вынул из-за спины веревку, и собака, которая до этой секунды внимательно его слушала, отпрыгнула в сторону.
— Я знаю, тебе это не нравится! Тот злой пастух, он тебя привязывал и бил, но я ведь твой друг, ты помнишь? — И Себастьян попытался накинуть веревку собаке на шею.
Белль застыла на месте, мышцы ее напряглись как тетива лука. Она заскулила, гибким движением скинула петлю с шеи и с упреком посмотрела на мальчика.
— Ладно! Я понял. За шею ты не хочешь. И ты права. Я бы тоже был недоволен, если бы на шею мне привязали веревку. Но есть еще один способ. Давай попробуем, ладно? — Он снова подошел к собаке, протянул веревку под лапами и завязал на спине узлом, не слишком слабым, но и не тугим. Все это время он приговаривал монотонно, так же, как в те дни, когда приходилось ее лечить:
— Все хорошо, ты у меня красавица, белая как снег! И ты нас проведешь по леднику, спасешь нас от бошей, и однажды весь мир узнает, что ты — лучшая собака в наших горах, и Сезар сумеет защитить тебя от всех охотников на свете…
Они шли уже целую вечность, заключенные в кокон из снега, и ветер швырял острые снежинки им в лицо и глаза. Мир вокруг превратился в заледеневшую пустыню, лишенную всяких очертаний, если не считать склона, по которому они должны были подняться любой ценой. Собака вела их вперед, и как ни усердствовала буря, ни разу не дрогнула и не растерялась. Временами Белль останавливалась понюхать лед, выискивая возможные разломы в горной породе, а иногда ее, дергая за веревку, останавливал Себастьян. Он проверял направление по компасу. Анжелина объяснила ему, где находится перевал относительно севера. В течение этих драгоценных двух-трех минут остальные отдыхали и убеждались, что все члены группы в порядке.
Несмотря на метель и страх, к Жюлю Целлеру вернулась вся его решимость, сил у мужчины словно бы прибыло. И эта решимость толкала его вперед. Он шел, упрямо выставив лоб, буквально пробивая себе путь сквозь бурю. Закутанный в шарф по самые глаза, ослепленный снегом, он время от времени тер лицо, потому что на бровях и волосах повисали сосульки. Анжелина поставила его последним в цепочке, чтобы он мог присматривать за женой, двигавшейся в метре перед ним. Луиза продвигалась вперед размеренным шагом и не сводила глаз со спины девушки-проводника. Она держалась за веревку, думая о том, что ее дочь тоже держит ее в своих ручках, в трех шагах перед Анжелиной. И только эта мысль поддерживала ее силы. Пока идет Эстер, будет идти и она… И пока они двигаются вперед, пусть даже медленно, немцы их не догонят, а значит, все будет хорошо. Посреди ледяного хаоса и ночи, холода и завываний ветра дочь стала для нее обещанием чуда. Напрягая все силы в попытке спасти ее, женщина даже перестала ощущать холод. Толстые шерстяные гетры защищали ноги от влаги, но мороз кусал ступни сквозь тонкие подошвы ботинок. Неважно, она готова терпеть боль! И даже когда эта боль становилась невыносимой, Луиза не останавливалась, она упрямо смотрела в спину Анжелины.
Девушке тоже начало казаться, будто она наяву переживает кошмарный сон. Анжелина следила за девочкой, поддерживала, чтобы та не споткнулась, и временами посматривала на Себастьяна, шедшего во главе группы. Даже если они старались не натягивать веревку, он наверняка ощущал ее давление. Он шел, наклонившись, и крепко держал в руках веревку, которая связывала его с Белль. Эта его идея оказалась спасительной, равно как и возможность проверять направление по компасу. И все же ни то ни другое не утешало Анжелину. Доверив свою жизнь собаке и маленькому брату, она утратила уверенность в собственных силах, которая существует при необходимости принимать решения. Временами перед глазами девушки появлялось лицо Гийома, его ласковая, чуть грустная улыбка. И сердце Анжелины сжималось от ужаса. Какой же глупой и упрямой надо быть, чтобы его не послушаться! Сомнения и сожаления наваливались на нее, по крайней мере, в минуты, когда метель давала им передышку. То была постоянная борьба тела и разума, воли и неуверенности, усталости и мужества. И каждый раз, когда Себастьян останавливался свериться с компасом, она спрашивала себя, хватит ли у них сил двинуться дальше. Счастье, что Эстер требовалась помощь. Девушка подталкивала ее, переносила на руках через препятствия. Мужество девочки было поистине поразительным.
Эстер считала свои шаги до двадцати пяти, а потом повторяла снова и снова. Один, два, три, четыре… Иногда она сбивалась со счета и тогда спотыкалась, или, наоборот, спотыкалась и пропускала цифру. Было непонятно, что от чего зависит, но только считать на ходу казалось намного легче. Себастьян порой оглядывался, и она представляла себе, что под шерстяным шарфом он улыбается. Он казался ей смешным — забавный маленький человечек, постепенно превращавшийся в снеговика. Двадцать один. Двадцать два. Двадцать три. Когда они переберутся через горы и придут в Швейцарию, первое, что она сделает, — это погреет ноги в теплой воде. А потом посидит в горячей ванне. И пусть вода будет такой горячей, чтобы она вышла из нее красная, как вареный рак или как очищенный помидор, и чтобы кончики пальцев были сморщенные, как у старой мумии… Двадцать четыре. Двадцать пять. Двадцать пять — это было ее любимое число. Чтобы не переходить дальше, она начинала счет сначала. Один. Два. Три…
Когда подъем стал слишком крутым, Себастьян дал знак, что скоро будет остановка. Он указал Белль на высокий сугроб, который мог заслонить их от ветра. Под защитой ледяной глыбы путники попадали на колени и какое-то время просто дышали, не в силах произнести ни слова. Никому не хотелось показывать, насколько он устал. Мальчик снял снегоступы и надел «кошки». Они несли их так, чтобы при необходимости можно было их быстро надеть — в кармане или же на веревке, на шее. Они привязали ощетинившиеся стальными зубьями подошвы к своим ботинкам и сгрудились, присев на корточки, стараясь хоть как-то согреть друг друга, прежде чем снова отправиться в путь. Пытаться узнать, далеко преследователи либо близко, было бесполезно. Вокруг не видно ничего, и только ветер стегает по щекам хлопьями снега. Анжелина, наклонившись к Себастьяну, прошептала так тихо, чтобы Целлеры не услышали: