Зачем? В помине нет аванса.Где вы, моих рублей дружки?А продавщица – самовластна,как ни грози, как ни дрожи.
Ну, ничего, я отскитаюсь.С получки я развею грусть:и с продавщицей расквитаюсь,и с тем солдатом разберусь.
Ты спятил, Паркер, ты ошибся!Какой солдат? – Да тот, узбек.Волчицей стала продавщицав семь без пяти. А он – успел.
Мой Паркер, что тебе в Ладыге?Очнись, ты родом не отсель.Зачем ты предпочел латынидокуку наших новостей?
Светает во снегах отчизны.А расторопный мой геройещё гостит у продавщицы:и смех, и грех, и пир горой.
Там пересуды у колодца.Там масленицы чад и пыл.Мой Паркер сбивчиво клянётся,что он там был, мёд-пиво пил.
Мой несравненный, мой гусиный,как я люблю, что ты смешлив,единственный и неусыпныйсообщник тайных слёз моих.
Лебедин мой
Всё в лес хожу. Заел меня репей.Не разберусь с влюблённою колючкой:она ли мой, иль я её трофей?Так и живу в губернии Калужской.
Рыбак и я вдвоём в ночи сидим.Меж нами – рощи соловьев всенощных.И где-то: Лебедин мой, Лебедин —заводит наш невидимый сообщник.
Костёр внизу и свет в моем окне —в союзе тайном, в сговоре иль в споре.Что думает об этом вот огнетот простодушный, что погаснет вскоре?
Живём себе, не ищем новостей.Но иногда и в нашем курослепегостит язык пророчеств и страстейи льётся кровь, как в Датском королевстве.
В ту пятницу, какого-то числа —ещё моя черемуха не смерклась —соотносили ласточек крыла́глушь наших мест и странствий кругосветность.
Но птичий вздор души не бередилмечтаньем о теплынях тридесятых.Возлюбим, Лебедин мой, Лебедин,прокорма убыль и снегов достаток.Да, в пятницу, чей приоткрытый входв субботу – всё ж обидная препонаперед субботой, весь честной народс полдня искал веселья и приволья.
Ладыжинский задиристый мужик,истопником служивший по соседству,еще не знал, как он непрочно живвблизи субботы, подступившей к сердцу.
Но как-то он скучал и тосковал.Ему не полегчало от аванса.Запасся камнем. Поманил: – Байкал! —Но не таков Байкал, чтоб отозваться.
Уж он-то знает, как судьбы бежать.Всяк брат его – здесь мёртв или калека.И цел лишь тот, рождённый обожать,кто за версту обходит человека.
Развитие событий торопя,во двор вошли знакомых два солдата,желая наточить два топорадля плотницких намерений стройбата.
К точильщику помчались. Мотоцикл —истопника, чей обречен затылок.Дождь моросил. А вот и магазин.Купили водки: дюжину бутылок.
– Куда вам столько, черти? – говорю, —показывала утром продавщица.Ответили: – Чтоб матушку твоюнам помянуть, а после похмелиться.
Как воля весела и велика!Хоть и не всё меж ними ладно было.Истопнику любезная Окадля двух других – насильная чужбина.
Он вдвое старше и умнее их —не потому, чтоб школа их училапо-разному, а просто истопникусмешливый и едкий был мужчина.
Они – моложе вдвое и пьяней.Где видано, чтоб юность лебезила?Нелепое для пришлых их ушей,их раздражало имя Лебедина.
В удушливом насупленном умебыл заперт гнев и требовал исхода.О том, что оставалось на холме,два беглеца не думали нисколько.
Как страшно им уберегать в лесахродимой жизни бедную непрочность.Что было в ней, чтоб так её спасатьв березовых, опасно-светлых рощах?
Когда субботу к нам послал восток,с того холма, словно дымок ленивый,восплыл души невзрачный завитоки повисел недолго над Ладыгой.
За сорок вёрст сыскался мотоцикл.Бег загнанный будет изловлен в среду.Хоть был нетрезв, кто топоры точил,возмездие шло по прямому следу.
Мой свет горит. Костер внизу погас.Пусть скрип чернил над непросохшим словомкак хочет, так распутывает связьсюжета с непричастным рыболовом.
Отпустим спать чужую жизнь. Одинрассудок лампы бодрствует в тумане.Ответствуй, Лебедин мой, Лебедин,что нужно смерти в нашей глухомани?
Печальный от любви и от вина,уж спрашивает кто-то у рассвета:– Где, Лебедин, лебёдушка твоя?Идут века. Даль за Окой светла.И никакого не слыхать ответа.