– Итак, вы собирались показать мне Милан?
Через высокие ворота они вступили под своды галереи Виктора Эммануила. В многочисленных кафе под стеклянным куполом отдыхало высшее общество – господа, на время забывшие о делах, дамы с холодными светскими улыбками. Пол был выложен мозаикой, а витрины походили на декорации к сказочным спектаклям. Выставленные в них костюмы и платья не были одеждой в привычном смысле этого слова, то были произведения искусства. Даже двое полицейских, патрулировавших коридоры, будто сошли со страниц модного журнала.
Это была и торговая галерея, и дворец, и собор; рыночная площадь, ставшая музеем и местом вечерних прогулок, сочетавшая обыденность с самой утонченной роскошью.
Несмотря на стоявший здесь шум, Джульетта говорила вполголоса, как в церкви. Она призналась Винсенту, что время от времени бывает тут на открытии сезона, когда в витринах выставляют новые коллекции.
Разумеется, она никогда ничего не покупала, только любовалась. А вернувшись в темную каморку в квартале Навильо, не чувствовала ни зависти, ни злобы. Разве спала потом дольше обычного, отдаваясь во власть снов о дорогих нарядах и роскошной жизни. В которых могла позволить себе что угодно.
А следующим же вечером, после работы, Джульетта отправлялась к швее – толстой апулейке с усиками, прокуренным голосом и большим сердцем – и покупала остатки полотна. Синьора Малерба, конечно, не выписывала дорогие ткани из Лондона и Парижа, зато понимала толк в качестве. Карандаш и бумага – вот все, что требовалось Джульетте для дальнейшей работы. Плюс память. Стоило закрыть глаза – и воображение в деталях воспроизводило модель с витрины.
Вычерчивая ее в блокноте, Джульетта могла кое-что изменить – например, сузить платье в талии, укоротить рукав или поэкспериментировать с пуговицами и украшениями. Для нее было важно внести свою нотку, пусть даже и совсем незначительную. Но девушка никогда не осмелилась бы назвать получившееся своим эскизом.
Джульетта не нуждалась в портновском метре, чтобы определить, сколько ткани уйдет, чтобы обратить рисунок в платье. Винсент отметил, что итальянский глагол trasferire устроен как его немецкий аналог: пере-носить с двухмерной плоскости рисунка в трехмерное пространство готового платья. В этом состояло сходство ее портняжного ремесла и его, инженерного. Ведь прежде, чем воплотиться в реальности, механизм зарождается в чертеже.
– А это… – Винсент кивнул на ее светлое платье с зауженной книзу юбкой-карандаш, – это вы тоже сами сшили?
Джульетта улыбнулась:
– Все, что я ношу, я шью сама.
– Но почему бы вам не заняться этим профессионально… сделать карьеру?..
Она молчала. Винсент продолжал:
– На секретарском месте вы зарываете талант в землю.
Тут она остановилась и посмотрела на него серьезно:
– Здесь не Германия. Везде нужны raccomandazioni… рекомендации. Мы не с Севера, мы сицилийцы… terroni, capisce?[12]
Не дожидаясь ответа, девушка подошла к витрине дорогого бутика и показала на шляпку с широкими полями:
– Красивая, правда?
Она явно хотела сменить тему, но Винсент не поддался.
– Какая разница, откуда вы родом. Главное же талант.
Было очевидно, что Джульетте эти слова показались несерьезными.
– Нужно верить в себя, – упорствовал Винсент.
– Вы мечтатель, – ответила девушка. – Что вы понимаете, инженер из хорошей семьи?
– Неправда, – возразил Винсент. – Я реалист. Когда-то я тоже представлял свою жизнь иначе. И у меня нет богатых родителей, вообще никаких нет. Мои родители и сестра погибли в войну. Я беден как церковная мышь, но это не имеет никакого значения.
Удивление, появившееся на лице Джульетты, тут же сменилось сочувствием.
– Простите.
– Вам не за что извиняться. Я только хотел сказать… Знаете, когда я прибыл в Мюнхен, то был совсем один. Беженец, ни денег, ни жилья, ни работы, ничего. И тогда я сказал себе: но это же прекрасно, это означает, что ты свободен. У меня не было ни отца, ни начальника, которых я должен был слушаться, никаких обязательств ни перед кем. Надо было лишь найти заработок, и я спросил себя: а что ты можешь? В городе была только одна крупная компания – «БМВ», а от автомобилей я всегда был без ума. Вот и направился к заводу, отыскал ворота и прямо у охраны спросил, как бы мне устроиться на завод учеником. Молодые парни после войны были в цене, так что меня сразу и взяли. А поработав немного, я поступил в техническую школу, учился вечерами. Зачем я все это рассказываю, Джульетта? У каждого человека есть призвание, и самый большой из смертных грехов – зарывать талант в землю.