— Наверное. Но завтра — это завтра. А сейчас мы наконец одни, и я хочу узнать, выбрала ли ты песни.
— Кажется, выбрала. Все зависит от твоего мнения.
Во втором акте «Севильского цирюльника» проходил урок музыки. Уже в нескольких оперных постановках примадонна, исполняющая Розину, удостаивалась привилегии выбирать песни по своему усмотрению. В конце концов, это же урок музыки. В Англии миссис Диконс выбрала для исполнения две арии Россини из других его опер, но в Европе выбирали любовные песни, никак не связанные с оперой.
Морис предложил Белле спеть по-английски. Он прервал ее возражения:
— Уверяю тебя, сейчас к англичанам вообще нет неприязни. Война закончилась пять лет назад. Наполеон навечно в изгнании. Если зрителям нравишься ты — ведь никто не сказал обратного? — и твое пение, то это доказывает, что у них отличное чувство юмора и хороший вкус. Не зайдешь ко мне на часок?
Белла так и не выбрала две песни, Морис отправил кузена в Париж, и тот вернулся со сборником английских песен.
— Ладно, — согласилась Белла. — Только на часок.
Его комнаты располагались на первом этаже высокого здания пансиона, где, разумеется, стояло бесценное фортепиано. Морис опустился на табурет рядом с Беллой, пока она исполнила выбранные песни. Первая — песня композитора конца шестнадцатого столетия Томаса Морли под названием «С любовью моя жизнь обрела смысл». Вторая — «Возложим лавровый венец» Генри Пёрселла.
— Они великолепны, — одобрил Морис. — Можно мне присоединиться?
Он поставил табурет рядом с ней.
— Я сыграю басовом ключе, а ты играй в скрипичном.
— В две руки?
— В четыре.
— Мы запутаемся.
— Неважно. Раз, два, три.
Они начали с произведения Морли. Получилось отлично. Затем попробовали Пёрселла, и тут Морис попытался сыграть в том же ключе, что и Белла. Оба рассмеялись. Она переместилась на октаву выше, а он вслед за ней. И снова дотронулся до ее руки, и все окончилось смехом.
Морис поцеловал ее и произнес:
— Ну разве не здорово? Музыка и любовь? Что еще нужно в жизни?
Левая рука Беллы играла трель.
— Ты утверждаешь или спрашиваешь?
Морис снова ее поцеловал.
— Просто говорю. Ни больше, ни меньше.
Правая рука Беллы играла арпеджио.
— Любовь, говоришь? Ты же вроде не веришь в любовь!
— Я не верю в брак, поскольку женат на музыке. Но ради тебя я мог бы даже подумать о браке.
— Ах, какая жертва! — воскликнула Белла с притворным изумлением. — Как же ты меня впечатлил!
— Как же назвать мое чувство к тебе, если не любовью? Это не просто похоть. Не просто желание. Это истинное чувство. Белла, ты такая восхитительная и чудесная.
Она встала, отчасти чтобы отстраниться от излишней близости Мориса.
— И сколько времени она продлится?
— Любовь? Продлится? Она будет возвышенной, как «Лунная соната».
— А потом?
— Когда ты молод, «потом» не имеет значения. Надо жить настоящим!
— Тебе трудно возразить, Морис.
— Так я тебя убедил?
Она с улыбкой повернулась к нему.
— До премьеры осталась пара дней.
— Одно другому не мешает!
— Возможно. Но у нас работы по горло, надо многое обдумать и сосредоточиться.
— Ты говоришь — возможно? Значит, есть надежда?
— Разве «возможно» дает тебе повод на что-то надеяться? Полагаю, мне будет легко закрутить роман...
— Разреши помочь тебе в этом.
Морис подошел ближе.
— На прошлой неделе я получила письмо от Кристофера.
Он изменился в лице.
— Вот как? Наконец получила письмо? Что он написал?
— Думает, я его бросила.
— А это так?
— Я... я так не считаю.
— Но не уверена. Не так уверена, как когда помогала ему спуститься с лестницы отеля «Палтни».
— Я знаю его очень давно.
— И ты долго была влюблена.
— Не так влюблена, как ты описываешь. Но глубоко привязана, и даже больше.
— Он вернулся домой?
— Нет, еще в Лиссабоне. Или был там, когда писал письмо. Оно шло две недели.
Морис вернулся за фортепиано и задумчиво сыграл пару нот. Белла пожала плечами.
— Дорогой Морис, мне все-таки пора. Завтра нам предстоит тяжелый день. В понедельник на кону будет стоять не только моя репутация, но и твоя. Гораздо важнее сохранить твою, поскольку у меня ее пока нет, я имею в виду сценическую репутацию, так что мне нечего терять... Предполагаю, у меня не особо хорошая репутация среди друзей и знакомых дома.
— Тогда забудь о ней и стань свободной!
Белла подошла к нему, Морис резко развернулся и начал страстно осыпать поцелуями ее губы, шею, глаза, пока у нее не сбилось дыхание. Его руки потянулись расстегивать пуговицы, но Белла его остановила.
— Морис. Мы не свободны, пока опера на носу. Ты не свободен. Я тоже. Для нас обоих это не конец света. Хотя сейчас так кажется. Ты говоришь, это комическая опера, что зрителям она понравится, даже если сопрано даст петуха, даже если дирижер пропустит паузу, и если хор переволнуется, а Фигаро забудет реплики, как и произошло накануне вечером, и если гитара графа прозвучит фальшиво — как, по твоим словам, случилось во время первого представления — и все равно зрители будут рукоплескать в конце.
— Да, будут. И не только в конце! Это Франция!
— Но все это еще впереди! Пусть все это сначала случится, прежде чем мы... осмелимся продолжить.
Морис улыбнулся.
— У меня есть основания питать надежды?
— Если на успех оперы, то да.
Снова последовал поцелуй, и Белла ответила на него. Когда они отстранились друг от друга, она заговорила:
— Моей старшей сестре сделали предложение руки и сердца два кавалера. Но подозреваю, глубокого чувства она не испытывает ни к одному из них. Похоже, на мне тоже хотят жениться сразу двое. Хотя у одного из них есть сомнения касательно брака. Но по крайней мере, эти двое очень меня любят. И я...
— И ты...
— В отличие от Клоуэнс, я очень-очень люблю обоих.
— Но один твой жених сейчас рядом с тобой, дорогая. А другой — в Лиссабоне.
Поехав посмотреть на Батто, Пол Келлоу взял с собой сестру.
Шимпанзе продолжал расти, и хотя не потерял дружелюбного нрава, но, учитывая устрашающий облик, в отсутствие Валентина его никогда не выпускали из огороженного пространства на кухне. Но даже это помещение пришлось укрепить вбитыми в пол железными кольями, иначе Батто проломил бы кирпичную стену, как пушечным ядром.
Дейзи так и не выздоровела со времен рождественского приема, но стоял приятный теплый день с легким ветерком, поэтому Пол взял в Ладоке еще одну лошадь и помог сестре взобраться в седло, чтобы проехать три мили до Плейс-хауса.
Как всегда, Дейзи пребывала в приподнятом настроении (единственный хороший симптом ее болезни). Она восторженно засюсюкала, увидев Батто, которому Дейзи моментально понравилась, и под пристальным присмотром Валентина он позволил потрепать себя по голове и ушам, как дружелюбная псина.
Валентин, набив карманы деньгами, полученными от незаконной перевозки олова в Росслер, испытывал некоторую долю облегчения по поводу того, что за разумную цену избавился от шахты в пользу доброжелателей из «Горнодобывающей компании северного побережья Корнуолла», как и от угрозы неизбежного ареста, и снова восстановил прежний облик — он был элегантно одет, волосы сверкали, кожа выглядела здоровой.
В последние пару недель он не устраивал в доме кутежей, а значит, стало меньше поводов хвастаться перед гостями Батто и напиваться. На доходы от будущей продажи Уил-Элизабет он нанял еще двух слуг, они вычистили дом, купили новые стулья на замену сломанным и отмыли чердак от едкой вони Батто. Что будет зимой, Валентин пока не знал; пожалуй, надо придумать способ устроить отопление в нынешнем жилище Батто за домом.
Он ни за что не расстанется с шимпанзе.
Они пили чай (да-да, чинно и благородно) в большой гостиной. К ним присоединился еще один гость, Дэвид Лейк.
Валентин заметил, что Дейзи сильно изменилась с тех времен, когда ходили слухи о ее романтической связи с Джереми Полдарком. Тогда Валентин жил то в Тренвите, то в Кардью, то в Лондоне. Но он помнил румяную девушку и ее сестру Вайолет. Последняя давно угасла и отправилась на тот свет, а у Дейзи проступили скулы, ее мучил лихорадочный кашель, волосы потускнели, плечи заострились.