Гай, бледный и измученный, проводит пальцами по гладкому переплету Библии Помпадур. Интересно, считает ли он меня мелодраматичным? Сейчас во мне нет никакой мелодраматичности.
— Если вы хоть словом кому-нибудь обмолвитесь, ваши дни сочтены, — говорю я. — Согласны?
— Согласен.
— Слово джентльмена?
— Ты считаешь меня джентльменом?
Я улыбаюсь, радуясь, что он еще пытается шутить, потому что у меня на сердце страшно тяжело. Под этой тяжестью я вот-вот рухну на пол и никогда уже не смогу встать.
— Я знаю, что вы джентльмен, хотя бы из-за тех слов, которые наверняка ей говорили.
— Она и вправду Белладонна, — говорит Гай с некоторым удивлением, зная без сомнений, что предчувствие его не обмануло. Он встает, все еще сжимая Библию Помпадур с такой силой, что я боюсь, как бы он не сломал пальцы.
Этот дневник, переписанный моей рукой, уверенным, сильным почерком, заставляет меня трепетать. Будит слишком много воспоминаний, о которых я предпочел бы забыть.
Этой ночью в Ла Фениче всем будет не до сна.
Часть IV
Что скрывала Библия Помпадур
(1935 — 1947)
18
Дневник отчаяния
— Кто ты такая?
Мужской голос, глубокий и спокойный. Это голос не того, кто пригрозил, что перережет ей горло. И не Хогарта. Кого-то другого. Она не знает, что ответить. Слишком напугана.
— Кто ты такая? — спросил он опять. — Кто ты такая? Зачем ты здесь? Что будешь делать? Отвечай. Кто ты такая?
— Иза… Изабелла. — Она произнесла свое имя так тихо, что получилось почти «Белла».
— Нет. Теперь ты не Изабелла. Та жизнь окончена. Той Изабеллы больше нет на свете. Отныне ты принадлежишь мне.
Голос зазвучал ближе. Все ближе и ближе, совсем рядом. Она попыталась отодвинуться, но от страха не смогла пошевелиться.
— Твоя жизнь будет очень простой. Совсем простой. — Он коснулся пальцем ее щеки. На нем были перчатки, и она невольно поморщилась от страха и отвращения.
— Твоя жизнь ничего не значит. Она стоит ровно столько, сколько я скажу. Твоим миром стал мой мир, и я сам определю его. Твоя единственная цель в этой жизни — ублажать меня. Другой жизни у тебя нет — только ублажать меня. — Она чувствовала на шее его жаркое дыхание. — Ты моя.
— Нет. — Она попыталась качнуть головой. — Нет, нет, нет…
— Ты одна на целом свете, и никому нет до тебя дела. Кроме меня. Никто не может коснуться тебя, кроме меня. Ты моя.
Она почувствовала, что он отодвинулся. Потом услышала, как зазвенели в бокале кубики льда. Наверное, он наливал себе выпить. Потом он засмеялся.
— Я купил тебя за довольно занятную сумму, ты не согласна? Такие вложения капитала немного огорчают. — Однако голос его звучал совсем не огорченно.
Голос опять приблизился.
— Стоишь ли ты этих денег? Стоишь ли ты миллиона фунтов стерлингов? Именно столько я за тебя заплатил. Да, когда-нибудь тебе будет позволено завладеть этими деньгами. Они лежат в известном тебе банке, счет номер сто шестнадцать — шестьсот четырнадцать. Припоминаешь? Хогарт наверняка уже говорил тебе об этом. Никогда не забывай этих цифр. В них твое будущее.
Она чувствовала его рядом с собой. Он пристально смотрел на нее. Она чувствовала его взгляд даже сквозь повязку на глазах.
— Да, твое будущее, — повторил он. — Но не настоящее. Настоящее твое принадлежит мне и только мне. Поэтому, когда я спрошу, кто ты такая, тебе дозволено отвечать только одно: «Я ваша, мой повелитель». Ты здесь для того, чтобы исполнять мои желания. И за все годы, что ты здесь проведешь, тебе ни разу не будет дозволено узнать, кто я такой, узнать хоть что-нибудь о других членах Клуба. Тебе запрещено спрашивать. Запрещено знать, как я выгляжу. — Он взял ее руку и провел ею по своему лицу, растопырив ей пальцы так, чтобы она нащупала маску. — Теперь ты принадлежишь мне. Я твой хозяин, а ты моя рабыня.
— Я не рабыня, — прошептала она. Не смогла промолчать.
— Кто же еще, как не рабыня, милочка моя. И хватит этой американской чепухи. На свете миллионы и миллионы рабов. Всегда были и всегда будут. В рабство попадают из-за войн, из-за голода, просто по глупой случайности. Заняты рабским трудом за рабское вознаграждение, прикованы, говоря метафорически, к своим хозяевам. Знаешь, почти все женщины считают своими хозяевами мужей. Мужья — хозяева в доме, а они обязаны им повиноваться.