— Кто ты такая? — спрашивал он.
— Я ваша, мой повелитель, — отвечала она. Теперь сказать это было гораздо легче.
— Зачем ты здесь?
— Исполнять вашу волю, мой повелитель.
— Что ты станешь делать?
— Все, что прикажете, мой повелитель.
— Я сделаю так, что твой ротик станет самым нежным на свете, — сказал он однажды днем. Или ночью. Она уже потеряла счет времени, не знала, сколько дней, или недель, или месяцев прошло с тех пор, как началась эта пытка. Может быть, в комнате и были окна, но сквозь повязку на глазах она не видела ничего, кроме черноты.
— Я сделаю твои пальчики самыми чувствительными, самыми ласковыми на свете. — На него напало разговорчивое настроение. — Сделаю из тебя самое податливое и чувственное существо, какого касался мужчина. Ты, моя сладкая, станешь знаменитой. Точнее сказать, печально знаменитой: женщина, за которую член Клуба заплатил миллион фунтов стерлингов. Твой миллион ждет тебя в швейцарском банке. Никто не узнает, кто ты такая, каково твое настоящее имя и откуда ты родом. Все будут знать только одно — восторг, который ты умеешь дарить, и в какую сумму им это обошлось. Будут знать только одно — ты моя. И только моя.
Так он мог говорить часами. А может быть, целыми днями. Пока она не запросит о пощаде.
— Когда научишься себя вести, снимем повязку с глаз, — сказал он напоследок. Она ненавидела его всей душой, ненавидела этот спокойный, глубокий голос, ненавидела прикосновение его тела, когда он лежал рядом, ненавидела пальцы, лениво ласкающие ее, когда он исчерпывал себя.
— Тебе не обязательно носить повязку, когда меня нет, — сказал он. — Но когда я здесь, научись завязывать ее сама. Потому что ты никогда не увидишь моего лица. Ты считаешь меня чудовищем?
— Да, мой повелитель, — сказала она.
— Очень хорошо. Хочешь увидеть мое лицо?
— Нет, мой повелитель.
— Если забудешься и попытаешься увидеть мое лицо, наказание последует быстро и будет очень болезненным. Болезненнее, чем ты можешь вынести. Поняла?
— Да, мой повелитель.
— Для тебя у меня нет лица. И никогда не будет.
— Да, мой повелитель.
— Ты целиком отдана в мое распоряжение. Меня не интересует ничего, кроме моих желаний, и я ни перед кем не отвечаю. Ты одна на всем свете. Ты моя.
— Да, мой повелитель.
— Это твой мир, — сказал он ей. — Твои руки будут возложены туда, куда их возложу я. Куда мне заблагорассудится их возложить. В этом королевстве правлю я, законы устанавливаю я, а ты моя верная рабыня. И ничто не ограничивает мою власть.
Он с силой проник в нее, так безжалостно, что она закричала.
— Кричи, кричи, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты кричала. Ты ничто. Ты моя и больше никто.
И так повторялось снова и снова.
Однажды он не появлялся гораздо дольше, чем обычно. Ничто не изменилось; ее все так же кормили и умывали. Она лежала в темноте и дремала. Думать она не могла. Думать было не о чем, разве что о нем и о том, что он с ней сделал. И что хотел сделать. Легче было не думать. Просыпаясь, она всякий раз вздрагивала от страха — ей казалось, что он лежит рядом, его жаркое дыхание щекочет шею. Однако теперь она боялась, что никто никогда к ней больше не придет.
Но однажды она проснулась от внезапного толчка. Он лежал на ней.
— Ну что, соскучилась? — спросил он, получив удовлетворение и лежа поверх нее. Она едва дышала под его тяжестью.
— Нет, мой повелитель.
— До сих пор как девственница, — со смехом сказал он. — Кто ты такая?
— Я ваша, мой повелитель.
— Зачем ты здесь?
— Исполнять вашу волю, мой повелитель.
— Что ты станешь делать?
— Все, что прикажете, мой повелитель.
— Ты меня ненавидишь?
— Да, мой повелитель.
— Отлично. Теперь у тебя появится еще одна причина для ненависти.
Он отстранился, и она услышала, как он берет что-то с небольшого столика у кровати, потом отвинчивает крышку с баночки. Затем он вернулся и начал втирать в нее крем. Снадобье немного жгло и еле уловимо пахло корицей.
— Погоди минуту, он окажет свое волшебное действие, — сказал он.
— Какое, мой повелитель?
— Это подарок, — ответил он. — Сюрприз. Погоди — увидишь.
Через минуту ее тело будто охватил огонь. Это был не зуд, а какая-то свинцовая тяжесть и нарастающая невыносимая боль, которая настойчиво требовала коснуться там, где он наложил крем. Эта боль исчезнет только после того, как она прикоснется. Сама того не сознавая, она свела ноги и начала тереть ими друг о друга. Все, что угодно, лишь бы избавиться от этой тяжести, от нечеловеческой боли. Она должна коснуться.