— Не двигайся, — снова предупредил он.
Панель поднялась, ее лицо прижалось к окошку. Он с силой поцеловал ее, потом отстранился.
— Открой рот, — приказал он. Она повиновалась. Ей не оставалось ничего другого. Он с силой вошел ей в рот, она начала задыхаться.
Он отстранился и обнял ее.
— Великолепно, — повторил он кому-то у себя за спиной. — Только нам нужна еще и рука. Пусть сначала увидят татуировку; потом пустим руку в дело.
Он встал и через несколько минут вернулся. Послышались другие голоса. Ее левую руку отстегнули от крюка и придвинули к панели. Он снова стоял на другой стороне, сквозь окошко в стене его рука ухватила ее пальцы и вложила в них его член, чтобы она ласкала. Через минуту он опять стал твердым. Твердым и неумолимым.
— Прелестно, — сказал он.
Так все и началось. И продолжалось снова и снова.
— Ты будешь делать, как я велю, — говорил он. — Каждый из них заплатил королевскую цену за ласку твоих губ. Все до единого. Может быть, они члены Клуба. Может быть, нет.
Она потеряла счет — сколько раз он заставлял ее делать это. Десятки, сотни. Время потеряло смысл. Она сама потеряла смысл. Она лишилась тела; остались только рука, пальцы, губы, все, чего касался Его Светлость. Как человек она больше не существовала.
Ничто не радовало его сильнее, чем ласки, которые он вырывал у нее в этой маленькой комнате. Ему нравилось крепко держать ее на коленях, пока другие пользовались ею. Ее губы ласкали их, а он шептал ей на ухо, указывая, что делать. Иногда, когда она лежала, пристегнутая, он втирал в нее немножко крема и уходил, наблюдая, как она извивается от желания, потом возвращался и с наслаждением слушал ее мольбы.
Слушая ее крики, он всегда смеялся от восторга.
Потом он начал вывозить ее из дома. Прежде всего ей туго зашнуровывали корсет, надевали на голову капюшон и заворачивали в толстый плащ, чтобы она не могла двигаться. Потом несли по лабиринту коридоров и лестниц в гараж, опускали на заднее сиденье машины. Иногда поездки были такими длинными, что она засыпала. Иногда они долго сидели в машине и ждали. Шелестел гравий, шуршали шины по шоссе. Машина останавливалась. О бегстве нечего было и думать. На ней не было ни одежды, ни обуви, только корсет. И они все были вокруг — всегда, неизменно. Его Светлость сидел в машине — она чувствовала его, ощущала его запах, хоть он никогда не касался ее. Ему нравилось ждать. Ее выносили из машины, несли в дом. Через комнаты, вверх и вниз. Какая разница, куда? Их руки на ее теле, запах, невыносимое прикосновение их тел.
Он всегда стоял сзади, шептал ей на ухо.
— Кто ты такая?
— Я ваша, мой повелитель.
Однажды она взбунтовалась. Дорога к этому дому была тряской, тяжелой, все тело болело. Его Светлость оставил ее наедине с человеком, который причинил ей такую боль, что она закричала. И она укусила его. Ей хотелось вонзить зубы в его мерзкую восставшую плоть и держать их так, пока он не закричит громче нее.
Ее отвезли обратно в дом, где Его Светлость держал ее, но не отвели в привычную комнату. Ее несли другим путем, вниз по длинной лестнице, дальше по узкому коридору. Чем дальше ее несли, тем холоднее становился воздух, и она начала вырываться. Бесполезно. Раскрылась тяжелая дверь. Ее бросили на кровать, сняли тяжелый плащ и капюшон, пристегнули наручники к цепям на стене и оставили. В корсете она не могла дышать. Ничего не видела.
Ее швырнули в темницу, ту самую, о которой рассказывал Хогарт. В темницу глубоко под землей. Она слышала только, как пищат и копошатся крысы, да собственные жалкие всхлипы.
Она кричала и звала на помощь, но никто к ней не пришел.
Ей оставляли подносы с едой, кувшины с напитками, но ей не хотелось есть. В углу стояло ведро для отправления естественных надобностей. И больше ничего. Ни света, ни звука, только страшный крысиный шорох.
Они решили оставить ее здесь навсегда.
Когда, наконец, пришел Его Светлость, она впервые по-настоящему обрадовалась его появлению. Она ощущала возле себя другого человека, слышала его дыхание, чувствовала прикосновение, это давало ей понять, что она еще жива.
— Ты заслужила наказание, — сказал он. — Ты очень рассердила меня. Твой рот предназначен дарить наслаждение, а не причинять боль. Поняла?
— Да, мой повелитель, — прошептала она. Голоса не осталось, не осталось ничего.
— Зачем ты здесь?
— Чтобы служить вам, мой повелитель.
— Я разрешал тебе укусить его?
— Нет, мой повелитель.
— Ты когда-нибудь еще станешь кусать людей?
— Нет, мой повелитель.