– Боишься.
Боюсь. Сколько бывал в родовых – но иначе. Не так: зрителем. Тем, от кого ничего не зависит. А теперь – вот как оно всё повернулось. Теперь – пора. А она снова смотрит на меня: без тени улыбки, без ухмылки, без насмешки:
– В первый раз и я боялась. Так нормально. Пошли!
Я поднимаюсь над собой. Тошнотно сглатывая пересохшим горлом, перебирая ватными чужими ногами, плетусь к двери. Тала пропускает вперед: вот я и в коридоре. Стена слева. Стена справа. Сзади – четкий метроном её каблучков: заградотряд.
– Господин назначил тебя любимой женой! – старый охальник тут как тут.
Адажио отыграно. Дирижёр поднял палочку. Теперь – престо! Открытая дверь родового зала с вырывающимся светом – врата рая. Почему в раю туман и сияние?!
Я.
Держу…
Её!
Руками!!!
Она: красная, морщинистая, измазанная первородной смазкой. И она так ор-р-рё-ё-от!.. Джинни, ты слышишь, как она рвёт мои перепонки?! Голос, чей-то, незнакомый, сзади: «Девятка по Апгару!». И Тала, в ответ, тихо-тихо: «А скажи, он держался молодцом!» Прикосновение. Снова её голос:
– Смотри! На неё смотри! Во все глаза смотри, какая она! Первая принятая тобой жизнь! Смотри! Навсегда запоминай!..
И вскоре, следом, у другого стола:
– Всё хорошо! Всё правильно делаешь! Не торопись! Молодцом. Так, секунду, пусти меня. Не напирай. Всё нормально. Продолжай!..
Тут как тут – Джинни:
– Между первой и второй перерывчик небольшой!
Теперь у нас мальчик. Апноэ. Я хлопаю его по сдобной заднице, он взбрыкивает, вскрикивает и награждает меня первой в жизни горячей струйкой из крантика.
– Сразу видно, самэ-э-эц! Камо грядеши?.. – смеётся Натала-Тала. А моча-то – на вкус солёная, и потная физиономия моя расплывается в дурацкой несмываемой улыбке…
Три ночи. Возвращаемся в ординаторскую. Меня пошатывает, я треплюсь без умолку. Не могу остановиться.
– Наташ, дай покурить чего крепкого, ну, «приму» там или «беломор»!
Ого, я говорю ей «ты»!
– Держи! – вынимает из стола открытую пачку папирос, бросает мне на диван, – дежурные «любительские» Берзина!
Ого, выходит, на «ты» – можно?!
– Не наглей, – мгновенно одёргивает меня Джинни.
– Ладно, – довольно щурится Тала, устало потирая виски, – посиди, покури, чай допей. Ну и возвращайся. – Выходит из ординаторской.
Я расплющиваю в пепельнице бычок, умываюсь из-под крана холодной, незаметно для себя прикладываюсь щекой к дивану. И в ту же секунду отключаюсь.
* * *
– Доброе утро, Вьетнам! – пропел над ухом благоухающий свежим парфюмом голос Наталы-Талы.
Меня подбросило, как ошпаренного:
– Сколько времени?
– Восемь…
Господи, да я же обосрался!.. проспал всё на свете!
И, предваряя мой постыдный вопрос:
– Не стоит перегружаться в первый раз. Можно перегореть. Ты так сладко сопел в две дырочки, я не решилась будить. Да и не было ничего интересного. Теперь же: умывальник, обход, пересдача – и пора по домам.
* * *
Преодолев шесть ступенек ввысь к небу, джинном из бутылки я вырвался из мрачного подвала роддомовской раздевалки. Белый свет встретил меня теплом. Потянувшись до хруста, я подпрыгнул на месте, словно не двадцатилетний врач, а теннисный мячик. Задрал голову: была бы на макушке шапка, так свалилась бы. Небо обрадовалось взгляду. Молодое сильное солнце светило всем. Идти – дышать – жить! Дорога пролегала по маленьким улочкам – прямым и кривоватым, ровным и перекопанным, асфальтированным и булыжным. Качество тротуарного покрытия заботило мало – мой шаг лёгок и пружинист.
Мир изменился. Ещё вчера навстречу шли просто люди. Люди – и всё. А сегодня «просто люди» перестали существовать. Появились мужчины и женщины. Первые не для меня, а вторые обрели глубинный смысл. Я бесстрастным роботом, радаром захватывал в поле зрения объекты и немедля подвергал анализу. «Обычных» женщин мой взгляд пропускал – не маньяк же я, в самом деле. Мне были нужны беременные. Вчера они были безразличны, а сегодня замечал каждую: рост, возраст, телосложение, цвет лица, отёки, походку, форму и размер живота… – как будто вооружился невидимым акушерским циркулем! Откуда-то свыше я знал срок для каждой из них. Купался в странном, неведомом ощущении: нет, ты не ускользнёшь от меня, не пройдёшь мимо. Мы обязательно встретимся, и день нашей встречи ты будешь с благоговением вспоминать до последнего вздоха – потому что придёшь ко мне одна, а когда уйдёшь, вас будет двое. Я вскоре забуду, как тебя зовут. А ты, – ты запомнишь меня навсегда: это я был с тобой в самый высокий момент твоей прекрасной жизни! Именно я, господи!