За размышлениями я не заметил, как из-за поворота мне навстречу выехала наша общага. Входная дверь тамбура распахнута настежь, на крыльце никого. Сквозняк устраивают, жарко. Морщинистая бабуля, сидящая в пенале на входе – как уродец в банке в институтском анатомическом музее, – пялясь воспалёнными красными слезящимися глазёнками, тормознула властно и бесцеремонно:
– Ты куда, молодой человек?
– Я… я из пятьдесят второй, мы на практику приехали.
– На практику, говоришь? А где доку́мент на заселение?
М-да, я попал. Позавчерашней Бастинде всё было до лампы, даже когда мы не раз и не два тёмной ночью шастали мимо бухие в сиську – и с Артуром, и без. А эта какая-то… гиперактивная. Доку́мента у меня не было. Наверняка у Машуни есть все бумаги. Но ведь до неё на четвёртом ещё надо как-то добраться, – а уж эта мегера мне, точно, ни пяди общажной земли не сдаст. На лестнице послышались быстрые шаги, мгновение спустя я увидел Толяна.
– Доброе утро, баб Клава! – пропел Толяныч.
– Доброе-доброе… – проворчала старая карга.
– Это Миша Дёмин, они втроём в пятьдесят второй, на практику в больницу приехали, доктора.
– А ты ничего не путаешь? – старуха оценивающим взглядом окинула мою, очевидно, по её мнению, недостаточно презентабельную для доктора, фигуру.
– Нет, баб Клава!
– Нет, баб Клава! – эхом зарефренил я вслед за Толяном.
– Ну, тогда чё… тогда проходи, давай…
Я пожал Толяну лапу.
– …давай, не задерживайся в проходе! – прокаркала окаянная бабка мне вслед.
– В заднем проходе! – тихохонько прыснул Джинни.
– Я акушер, а не проктолог! – гордо парировал я очередную неудачную потустороннюю шутку.
Лёшка с Юркой восседали за покосившимся столом. В качестве ортопедической коррекции нарушений столово́й осанки под одну ножку был заботливо подсунут деревянный брусок. На столе громоздились алюминиевый чайник с кипятком, – судя по виду, времён гражданской войны, – и пузатый, весь в намалёванных розочках, фарфоровый заварняк. Дразня слюнные железы, пахло цейлонским. Но не это поразило меня, – прямо посреди стола, на мокрой марлевой тряпке возлежала увесистая четверть головки свежайшего ноздреватого «российского» сыра. По соседству с сыром притулилась открытая пачка масла, а весь стол был усыпан крошевом от недавно порезанного толстыми ломтями ещё тёплого белого хлеба.
– Не, ну н-надо! – присвистнул я. – Не было ни гроша, да вдруг алтын! Откуда дровишки?
– За бабки, вестимо, – прошамкал с туго набитым ртом Лёшка; наконец, прожевав, членораздельно закончил, – Лось телефон директора центрального гастронома сосватал. Теперь проблем не будет.
– Ага, – насмешливо протянул Юрка, – проблем нет, когда деньги есть. А с деньгами у нас пока если не швах, то уже близко.
– Коро-о-ову заведем, молочко попивать бу-у-удем… – Котом Матроскиным промурлыкал Лёшка.
Я не сдержался:
– Лёх, да где тебе корову! Тебе бы с тёлками разобраться!
Лёшка взглянул на меня словно инженю из «Небесных ласточек»; потупив взор, отвернулся, прошептал обиженно:
– Про-о-о-ти-и-и-вный, фу-у-у, как тебе не стыдно…
Юрка, забулькав, чуть не навернулся со стула с куском сыра во рту.
– В лесу настал голодный год; ворона, ёбаная в рот, у хахаля кусочек сыра спизданула… – начал декламацию Джинни. Тут уже заржал я.
– Садись, наворачивай, дежурант! – Лёшка пинком подвинул ко мне стул. – А то ведь сожрём всё, пока ты клювом щёлкаешь!
Минуты две сосредоточенно ели-жевали молча.
– У вас сегодня чего? – спросил я.
– У Лося на шабад сутки. Сказал, поутряни нам делать нечего, а часам к одиннадцати – чтоб подошли. Так что мы скоро сваливаем до завтрашнего утра. – Юрка налил себе ещё заварки.
– Да-а-а, – расстроился я, – попали мы в противофазу.
– А у тебя как?
– Нормально. В ночном был, с Таловой. Это жена Берзина.
– Жена? – ухмыльнулся Юрастый.
– Ну да, жена, замзав роддомом. А Берзин – зав.
– Эт-та мы знаем, – гадкая ухмылка не покидала Юркиного лица. – Только она не жена.
– А кто? – не понял я.
– Пэ-пэ-жэ.
– Что?
– Пэ-пэ-жэ. Походная полевая жена.
– А тебе откуда известно?
– Да дырёнка-то крошечная, все про всех знают. Сдали вчера в отделении постовые девки…
– А что там за история? – спросил Лёшка.
– История как история, – ответил Юрка. – С географией. Берзин сам из Красноярска. У него там жена, дети. Отделение своё было, практика частная нехилая. Только вот хо́дя он знатный. Какую-то там высоко подвешенную дамочку на четыре кости поставил, а у той муж начальник был, видать. Муж ему рогами-то палок в колёса насовал. Кислород перекрыл. А Берзин нажрался, да не стерпел, рожу мужу поправил. Ну, его выпиздили отовсюду. Он сюда и приехал.