– Понятно, что я сегодня один. Ничей, – тихо вздохнул я. – Ты к вечеру вернёшься?
– Вечером я работаю. – Увидев мою гримасу, обняла за шею. – Ну, не плачь, не плачь! Я сразу же после работы, в полдвенадцатого, немедля – сюда. Ага? Ну… на крайняк, в двенадцать! Как штык! – вскочила, с высоты высоченных венгерских шпилек и длиннющих занзибарских ног согнулась пополам, поцеловала в губы.
– Будешь уходить, просто захлопни! И помаду мою сотри!
– Я её съем! – запальчиво крикнул я вслед. – А ночью съем и тебя!
Пощёчиной захлопнулась дверь, гильотиной щёлкнул замок. Вот и остались мы вдвоём: недопитая кружка и я, верно хранящие алый неповторимый аромат её губ.
* * *
Я вынес себя в коридор и понуро побрёл в пятьдесят вторую. Там гулко, пусто и грустно – мужики ещё не вернулись. Сел за стол, развернул высохшую марлю, скрывавшую скудные остатки некогда сырной четвертушки. Сыр слегка вспотел, но был ещё в кондиции. Съел кусок со вчерашним хлебом. Из горла́ запил тепловатой противной водой из чайника. Встал и вышел вон.
Я шёл, куда глаза глядят. Глаза глядели по сторонам, а вот ноги сами несли в роддом, хоть сегодня у меня был выходной. Повесив уличную одежду в шкафчик, переоделся в оперформу, поднялся на первый этаж – там было пусто. Со второго, из патоложки, слышались голоса. На них я и двинулся. В палате «девулечек» я увидел троих – Берзина, Машу и грузную пожилую женщину с волевым лицом, изборождённым глубокими морщинами. Пострижена она была словно мальчишка. Только мальчик вышел какой-то усталый, недобрый и совсем седой. Маша обернулась, улыбнувшись мне одними глазами. «Мальчик» заметила меня, уставилась в упор и властно спросила:
– Вы кто?
– Я… я Миша… Михаил Дёмин, на практике у вас.
– Миша – это в песочнице! – пророкотала «мальчик». – Зовут как?
– Михаил Владимирович, – немедленно исправился я.
– Уже лучше, – констатировала «мальчик». – Вы дежурите сегодня?
– Нет.
– Зачем пришли?
– Истории посмотреть и вот Ма… – я осёкся – … коллегу доктора Сапожникову спросить, как прошло дежурство.
Берзин наблюдал за бесплатным цирком со снисходительной улыбкой.
– Мария Дементьевна, вы меня отпускаете?
«Мальчик» сразу потеплела, её голос покинули стальные нотки.
– Шалун вы, Аристарх Андреевич! Вы же здесь заведующий, не я.
– Мария Дементьевна, – неотразимый Берзин подкатился к «мальчику», взял её под ручку, – для вас я просто уходящий домой дежурант и молодой, надеюсь… – он заговорщицки подмигнул – … молодой человек.
– Идите уж, Аристарх Андреевич! Жена-то заждалась, поди!
Берзин склонился, поцеловал руку Марии Дементьевны, улыбнулся нам с Машей и ретировался.
– Машунь, дай мне пять минут, в две истории заглянуть, и пойдём отсюда. Это кто?
– Громилина. Старейший доктор больницы. Я буду в раздевалке.
Я быстро влез в интересующие меня истории. Вернулся в палату.
– Хвостикова, выйдите, пожалуйста, в коридор. – Хвостикова подошла неуклюжей утиной походкой. – Вы питьевой режим нарушаете? – Та молчала. Потом помотала головой: нет. – Давайте ваш питьевой дневник!
Женщина протянула мне тощую свёрнутую трубочкой школьную тетрадку. Я открыл, пробежал писульку глазами, пристально посмотрел в лицо.
– Татьяна Филипповна! – она подняла взгляд. – Татьяна Филипповна! Я не могу жить у вас под кроватью и контролировать каждый ваш шаг. Если вы будете превышать объём жидкости и совсем не откажетесь от соли, мы не сможем помочь так, как поможем, если вы будете оставаться в пределах. Вы меня поняли?
Постовая уже донесла: вчера Хвостикова схрумала четверть, если не половину солёного огурца, контрабандой принесённого соседке по палате. Но соседка-то без видимых отёков, хрен бы с ней, а для Хвостиковой каждый выкрутас смертельно опасен.
Кивнула – «поняла». Ни хрена ты не поняла. Тебе плохо. Тебе хочется пить. У тебя язык прилипает к нёбу. Но тебе нельзя пить столько, сколько хочется. Тем более нельзя ничего солёного. Потому что преэклампсия. Будешь пить без меры, будешь жрать соль – убьёшь и себя, и ребёнка.
Я вздохнул.
– Идите в палату, Татьяна Филипповна. И не нарушайте. Вы же взрослая женщина. Вам тридцать девять. Вы мне в мамы годитесь! Ну, что же вы…
Потупилась, тихо ушла. Ладно, буду надеяться, что подействовало. Я пошёл на пост.
– Лариса, Борисову приведи мне в ординаторскую, только по-тихому. Скажи всем, на инъекцию.
Борисова с животом-«кораблём», в застиранном халатике «в лопухи» через три минуты вставилась в дверь ординаторской:
– Здравствуйте, Михаил Владимирович!
– Привет, Борисова! Прости, имя твоё забыл…