– Да, – хрипло выдохнул я.
– Так вот получается, Михаил Владимирович, что мы с вами уже через минуту не во влагалища будем гинекологические зеркала совать и не «пер ректум» пальцевое исследование малого таза делать. А будем вершить то, что нам Бог поручил, что он нам велел. Он же их всех любит – всю тысячу разных, святых и непутёвых. Только вот у него рук-то нет. Руки – они у нас. Мы от Бога тут рукоположены. Так выходит. Вы меня поняли?
– Да, Мария Дементьевна.
Я во все глаза смотрел на Громилину, и не узнавал. Вместо встреченной воскресным утром хамоватой стриженной под мальчика морщинистой старухи передо мной было одухотворённое лицо матери этого мира. Глаза, окрашенные печалью, покоились бездонными озёрами, а окружающее пространство незримо светилось, наполняясь любовью.
– Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, не превозносится. – От услышанного я замер, потеряв дар речи, а Джинн без остановки нараспев всё читал и читал в моей окаянной голове бессмертный стих Первого послания к Коринфянам. – Не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражает, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине! Любовь никогда не перестанет!
– Тая, скажи там, пусть первая зайдёт…
* * *
Пасмурным непарадным пятничным утром я – не шёл, не бежал, – нет, трепеща невидимыми прозрачными крыльями, летел в амбулаторию! То, что ещё два дня назад вселяло суеверный ужас, оказалось иным, – светлым и добрым. Тучи надо мной стали рассеиваться уже в среду; вот и четверг с первой половиной пятницы пролетели незаметно.
– Таечка, – прогремела сидящая за спиной, внимательно контролирующая каждое моё движение Громилина, – давай, пойди, разберись там!
– Хорошо, Мария Дементьевна, – медсестра вышла в коридор.
– Вставайте, одевайтесь, – сказал я раскоряченной в кресле пожилой работнице. – Я сейчас вам направление в женскую консультацию выпишу. Придёте на следующей неделе, хорошо? – Женщина, застегивая синий рабочий халат, кивнула, поправила белую косынку, взяла мою писульку и вышла из кабинета. Я обернулся к Громилиной.
– Ну? – спросила та.
– Направление на биопсию выписал.
– А без биопсии тебе непонятно? – она уже давно говорила мне «ты».
– Боюсь, что понятно, Мария Дементьевна.
– А что теперь бояться, Миша. Поздно бояться. Мне вот тоже понятно. Я на такие понятки понасмотрелась – во! – она провела ребром ладони по шее.
– Успеют с операцией-то? – спросил я.
– Надеюсь, да. Ладно, вставай, пошли.
– Это пиздец, а пиздец у нас не лечат! – гадливо проверещал Джинн.
Мы собирались на обед. Накрывали нам в пищеблоке, в отдельной комнатке. Туда-то загодя и отправлялась Таисия, чтобы к нашему приходу всё было уже готово. Некогда рассиживаться за едой, если в полкоридора очередь сидит, и не уменьшается никогда.
Я сбросил в таз грязные перчатки, помыл руки, и мы вышли в коридор. Мария Дементьевна переваливалась молча рядом, тяжёлым шагом, – явный коксартроз слева, – погружённая в какие-то свои нелёгкие раздумья.
– Вот что с ними делать! Всё, – она внезапно заговорила и тут же задохнулась от возмущения, – всё, абсолютно всё бесполезно! Говоришь-говоришь, говоришь-говоришь, на языке уже не оскомина, мозоль ороговевшая от говорильни: женщины, предохраняйтесь! Изделие номер два! В каждой аптеке, четыре копейки, это два раза по телефону-автомату позвонить! Нет же! С мужиками – с тринадцати, а то и раньше, по сеновалам куролесят. Сегодня не помнят, кому вчера давали. Залетают как морские свинки, на выскабливания бегают, словно то же самое, что посрать сходить! – Я слушал молча. – А потом – вот, нате, специально для доктора-практиканта Михаила Владимировича! – как по мановению иллюзиониста Акопяна, нате вам, цервикальный рак! Рачок-с в гости, собственной персоной. Жрите его с кашей!
Мы пришли. Тая уже накрыла стол и ждала, стоя возле умывальника с двумя чистыми вафельными полотенцами. На столе громоздилась горка аппетитно нарезанного тёплого чёрного хлеба, призывно дымились глубокие миски с наваристым куриным супом, на плоских тарелках ждали своей очереди пухлые островки котлет, окружённые волнистыми озерцами картофельного пюре. Мы втроём уселись и принялись за еду.
– Проблема наша, Мишенька… – расправившись с обедом и закурив неизменный «беломор», вновь заговорила Мария Дементьевна. Здесь же нельзя курить, подумал я, хотя, кто ей тут указ? Кто ей на всей Земле – указ? – …проблема наша в том, что никто ни за что не отвечает. Что все наши достижения – на бумаге. Что не можем мы так сделать, чтобы всё по-настоящему было. Сил нам не хватает. Усидчивости не хватает. Таланта… – она задумалась. – Да, таланта. С талантом-то – единицы. Вон, Аристарх Андреевич, например.