– Отпусти голову, – попросил Джинни.
Но я его уже не слышал.
* * *
Следующим утром после чудесного спасения из лап «Кумировой О.О.» судьба в лице Аристарха Андреевича Берзина снова приготовила мне царский подарок. В коридоре, после обхода подозвал к себе, приобнял за плечи, спокойно объявил:
– Держишься молодцом! Пора тебе дальше. С сегодняшнего дня – в операционную ходишь на «кесаря́» без ограничений! Но, смотри, станешь отлынивать от палаты «девулечек» – накажу лишением операционной.
Уговаривать меня было излишне. До этого я бывал в операционной урывками, заходил, как в театр – зрителем; вход на сцену был воспрещён. Теперь же всё изменилось; меня стали брать к столу. Сначала – просто «намытым» и одетым постоять рядом, в са́мом партере, а не на позорной галёрке. Потом – больше. Ассистент мог сказать: а теперь меняемся. Набрасывал на согнутые в локтях руки кусок стерильной марли, и превращался в наблюдателя. А я занимал его место.
Оперировали в роддоме все – и Натала-Тала, и Мария Дементьевна, и, конечно же, сам великий и ужасный. Берзин с Таловой были как те самые «двое из ларца, одинаковы с лица» – похоже, они решали, кто оперирует, а кто ассистирует только на пути от рукомойника к столу. Берзин, когда выпадала участь ассистента, нисколько не расстраивался. Тихим поставленным голосом он вкладывал в меня истину:
– Хирург должен работать на чистом, удобном для манипулирования операционном поле. Хирург отвечает за суть операции, то есть за основной этап. За всё остальное отвечает ассистент. Главных и неглавных у нас нет. Но, если ассистент бестолков, хирургу придётся несладко. Ты меня понял? Раз понял, тогда меняемся.
Берзин уходил в сторону, а я – надо отдать мне должное – без страха ассистировал Натале-Тале. Впрочем, не заблуждался, с чего это вдруг я такой бесстрашный. Причина была не во мне. Просто рядом был Аристарх Андреевич, а с ним любая проблема превращалась в несложное увлекательное приключение.
– Набьешь немного руку на кесаревых, пойдём с тобой изучать аборты, – объясняла Натала-Тала. – Тут у нас операционное поле большое, разрез длинный, контроль полный, света много, видно всё хорошо. А при аборте ты полагаешься лишь на своё мышечное чувство. Пробить острой кюреткой стенку рыхлой матки – плёвое дело. Поэтому, прежде чем переходить к прерыванию беременности хирургическим путём, следует иметь хороший оперативный опыт. А то ведь как бывает – пошли на аборт, сделали прободение, а в итоге нарвались на экстирпацию матки. Будь всегда предельно внимателен. Чем проще кажется манипуляция, тем она коварнее – потому что ты расслабляешься и хуже себя контролируешь. Вот и ляпаешь ошибки. А наши ошибки стоят жизни.
Мария Дементьевна относилась ко мне по-матерински. Обычно громкая и неделикатная, в операционной она преображалась – говорила тише всех и, работая со мной, всегда стремилась «подстелить соломку», понимая заранее, где я с гарантией могу напортачить.
– Спокойно, спокойно, не нервничай… – фраза, которую мне доводилось слышать от неё по многу раз за операцию. – Всё хорошо делаешь. Не зажимайся, не бойся. Ты не один. Я подскажу и помогу.
Каждый раз при выходе из оперблока меня охватывала розовая пузырящаяся щенячья эйфория. Хотелось петь, летать, прыгать, танцевать прямо тут, в коридоре. Жизнь, и без того полная, искрилась ещё бо́льшим смыслом. Не было во мне ни заносчивости, ни чванливости – откуда-то внутри начала расти спокойная уверенность: и я на этом свете точно для чего-то хорошего и важного обязательно сгожусь.
* * *
В субботу мы решили с Конфетой поехать к ней домой на два дня. Точнее, решила она.
– Смотри, я три дня подряд не работаю. В пятницу едем ко мне, я по маме и братьям соскучилась!
– Микки, я работаю всю пятницу, а потом ночь с пятницы на субботу.
– Ну вот, вечно ты!.. – Конфета шутливо поджала губки и тут же нарвалась на глубокий дразнящий поцелуй. – Ладно, прощаю. Так и быть. Поедем в субботу! Я за тобой зайду, и пойдём на вокзал.