Знать бы тогда, чем обернётся её «зайду», – сделал бы всё, чтоб субботним утром духу её не нашлось в радиусе километра от роддома! Но я ничего не знал, потому что – знать и не мог.
Ночь с пятницы на субботу проходила спокойно и вяло. Рожать, кроме одной, – нормальнее её трудно было и вообразить, – никто не хотел. Я под формальным ленивым приглядом Берзина около полуночи принял неосложнённые, хрестоматийные, как в учебнике по акушерству для четвёртого курса, роды. Зашёл к «девулечкам», – все безмятежно дрыхнут. Мы с Берзиным жахнули его фирменного кофе. Он пошёл спать, наказав разбудить в четыре. Я шлялся по роддому, придумывая себе работу, но придумать-то было особо нечего. Брала досада – вот ведь, в иные ночи до туалета дойти некогда, а тут столько времени уходит впустую. Меня зажрала совесть. Я уселся в ординаторской за стол – чтобы не было соблазна перейти в горизонтальное положение, – открыл потёртый заслуженный «Атлас оперативной гинекологии» и принялся за чтение с рассматриванием картинок. Ещё два месяца назад толстый солидный том казался жуткой китайской грамотой, а теперь сознание с удовлетворением отмечало то тут, то там знакомые понятные нотки. В четыре в кабинете Берзина прозвенел будильник. Аристарх, свежеумытый и невытертый, роняя с лица и рук на пол капли воды, пробежался по отделению, коротко бросил мне «иди спать», и я с чувством выполненного долга комфортно отрубился в ординаторской до половины восьмого.
В восемь – минута в минуту – нас сменила Мария Дементьевна. Берзин отправился к себе в кабинет переодеваться; общей раздевалкой он не пользовался. И там его, судя по всему, отловил какой-то телефонный звонок, заставив задержаться. Если бы он покинул роддом сразу, ничего бы не случилось.
В восемь часов пять минут за окнами загудел знакомый «прямоток» – то за мужем приехала Натала-Тала. Она заглушила мотор, выпорхнула с водительского сиденья; как наглая молодая девчонка, уселась на горячий капот и стала ждать своего Аристашу.
Я тем временем переодевался в подвале, и ни о чём знать не знал. Не знал я и о том, что в восемь десять к входу в роддом убийственной походкой «от бедра», мимо сидящей на чёрном капоте в чёрных джинсах Наталы-Талы, дефилировала Конфета. Печально: две «альфы» оказались в одной точке пространства в один момент времени. Это обещало проблему.
Проблема не заставила себя ждать. Я вышел из раздевалки и двинулся на улицу, огибая здание. Когда в поле моего зрения оказался главный вход, открылась дверь и на крыльце, потягиваясь ленивым львом, появился ни о чём не подозревающий Берзин. Конфета увидела нас обоих. Дальше случилось страшное.
– Здравствуйте, Аристарх Андреевич! – пропела Конфета, грациозно подскочила к Берзину и чмокнула того в щёку. Потом повернулась ко мне: «Пошли!», схватила под руку и потащила прочь от роддома. За моей спиной сухо треснула пощёчина, раздалось Натальино сдавленное: «Подлец!». Я против воли обернулся. Чёрная «шестёрка» с открытой дверью неподвижно стояла там, где и была. На дороге рядом валялся брелок с ключами. Натала-Тала, убыстряя шаг, на негнущихся красивых ногах брела под уклон улицы. За ней вдогонку, нелепо размахивая руками, бежал Берзин.
Мы с Конфетой шагали к железнодорожной станции. Она молчала. Я тоже. Так вот чем я отличаюсь от Берзина: у меня не было перед Конфетой никаких обязательств. А у него перед Таловой – были. Сначала поведение Конфеты показалось мне отвратительным. Но, включив голову, и осадив эмоции, я понял: да ничего подобного.
Просто она была естественна! Конфета вообще родилась дочерью природы. Дикой занзибарской природы. И вела себя так, как вела: как дышала. Ей всё было к лицу. Когда Берзин тащил её «в номера», должен был, если уж не знать, то хотя бы догадываться о последствиях. Ведь он – большой, мне в отцы годится. Он не догадался. Ошибка. Его ошибка, не её. И уж, тем более, не моя. Поэтому счесть Конфету «маленькой дрянью» я не смог.
Больше того: во-первых, мне было нечего ей предъявить. Во-вторых, мне и не хотелось ничего ей предъявлять. В-третьих, мне до колик её захотелось – так сильно и безрассудно, что сразу стало вообще на всё наплевать. Мы шли в обнимку по старой тенистой улице, застроенной дореволюционными мелкими домишками. Поравнявшись с одним из подъездов, я втолкнул её внутрь, подхватил на руки. Уже мало, что соображая, взбежав по ступенькам, усадил на высокий широкий подоконник последнего этажа.
В электричке Конфета дремала на моем плече. Я втягивал хищно раздувающимися ноздрями аромат волос, мускус духов, благоухание тёплой кожи, – и был счастлив. Не то чтобы благоговение моё перед Берзиным исчезло – нет, то было иное ощущение. Я слишком многое придумал себе, придумал внутри себя, обожествляя Аристарха – по поводу, и без. Но ведь жизнь за пределами роддома не заканчивается. Она там лишь начинается. И Берзин без царской короны оказался всего лишь человеком. Симпатичным. Человеком, которого хотелось пожалеть. А Натала-Тала из богини превратилась в обыкновенную женщину. Такую, какая мне не принадлежала. И её – тоже – очень хотелось пожалеть. И совсем не хотелось выебать.