– Во, уже заебись!.. – тупо промычал я. – Можно я стихи вслух почитаю?
– Можно, – согласилась анестезиологиня, – даже нужно.
– Правда, я не Левитан. И не Лановой. Но вы поте́рпите. Я же терплю. Итак! Стих! Хороший!.. Жил-был я. Стоит ли об этом? Шторм бил в мол…44 – Я замолчал.
– Что? – спросила анестезиологиня.
– Забыл слова.
– Молод был и мил… – откуда-то сверху, со стороны, прозвенел колокольчиком родной голос Наталы-Талы.
– Точно. Спасибо, коллега! Молод был и мил. В порт плыл флот. С выигрышным билетом. Жил-был я. Помнится, что жил…
* * *
Талова пришла навестить меня утром. Села рядом.
– Чего с ней? – я расклеил веки, пытаясь оторвать голову от подушки.
– Жива. Глазами хлопает. Почти побороли ДВС.
– Наташ, а если у меня сифилис?! Меня чё, по сто пятьдесят пятой упекут?45
– Ой, ну какой же ты дурачок! – наклонилась, поцеловала в щёку. Несмотря на кровопотерю, целованная щека тут же зарделась. – Ты на брата моего похож!
– А у тебя есть брат? – Она замолчала и отвернулась. По щеке поползла слеза. Я видел слёзы Наталы-Талы второй раз. Первый случился, когда стоял со спущенными штанами перед Машей.
– Его больше нет.
– Почему?
– Его убили… – сдавленное рыдание перехватило ей горло, но она справилась. – Убили. В армии. В чужих горах. Год назад.
– Прости! – я схватил её руку.
– Ничего… – она больше не плакала. – Ты же не знал.
Встала.
– Ладно. Лежи, поправляйся, кушай с ложечки – за мамочку, за папочку…
Я улыбнулся.
– Ты хороший. У тебя всё будет хорошо. Мне было тепло работать с тобой. Прощай!
– До свидания… – протянул я.
Через час пришла Громилина.
– Мария Дементьевна, – попытался я сесть на кровати, – давайте, поработаю сегодня и вечером домой пойду!
Она подошла, аккуратно взяла за плечи и уложила обратно.
– Ни работать, ни домой я тебя не пущу. Работать и без тебя найдётся кому. А насчёт домой – так в общежитии есть нечего, уж мне-то известно. Поэтому остаёшься здесь. Будешь есть и спать. Вот это твоя работа на следующие сутки. Завтра – свободен, иди на все четыре стороны, герой. А мамаша, как оклемается, так скажу ей, за кого теперь должна всю жизнь свечки ставить и записочки на молебны оставлять…
Наевшись всяких, непонятно откуда взявшихся, вкусностей, и сразу отяжелев, я повернулся на бок и моментально, без снов и видений, отключился.
– Поели, можно и поспать, поспали, можно и поесть… – мечтательно протянул Джинни.
* * *
… После суток на койке в роддоме я уж было собрался идти домой в общагу, как пришёл Лёшка.
– Ты как тут? – спросил я.
– Стреляли! – рассмеялся он. – Я за тобой. Как ты один пойдёшь? Вдруг голова закружится.
В день опять работала Громилина.
– До свидания, Мария Дементьевна! – улыбнулся я, заглядывая в ординаторскую. Она оторвалась от бумаг, и только молча помахала рукой.
Мы шли по улице.
– Что делал вчера? – спросил Лёшка.
– Жрал и спал.
– Весь день?
– Ага.
– Значит, ты ничего ещё не знаешь?
– А что я должен знать?!
Узнать мне предстояло многое. За сутки, что я отсутствовал в жизни, – Берзин надрался, сел за руль, въехал в столб, разбил машину в хлам, но остался жив, хоть и попал в травматологию с переломом правой вертлужки46. Надрался же он не просто так. Надрался он после того, как сбежала жена. Сбежала она тоже не просто так. Натала-Тала с Лосем уехали из города в неизвестном направлении.
Я хотел было тут же нестись в больницу, но мудрый Лёшка удержал:
– Дай ему хоть день-два покантоваться – самому с собой. Вот только рожи твоей там сейчас не хватало.
В общаге меня ждала пустая комната. Правильнее сказать, не ждала. Дверцы пустого шкафа открыты. На столе – сложенный пополам листочек, вырванный из тетради в клеточку. Я развернул. Блёклой фиолетовой шариковой ручкой накарябанный, с берега песчаного карьера на меня глядел ржавый слепой бульдозер. В углу оттиском печати алел помадный след Конфетиных губ.
Ещё два дня я словно сомнамбула ходил на работу. Роддом притих. Громилина молчала. Я тоже. Я не знал, что спросить у неё. А она не знала, что сказать мне. Вчера, в последний день, я пришёл в одиннадцать – прощаться. Она выслушала мои сбивчивые слова, взяла обеими руками за голову, нагнула, поцеловала в лоб, махнула рукой – иди! И я пошёл, не оборачиваясь. Пошёл в травматологию.
Берзин лежал на высокой кровати. Скелетное вытяжение: в правом бедре – спица, за спицей струны, на струнах – гиря.
– Садись, – приказал мне, кивнув на единственный фанерный стул, где красовалось судно. – Но, чур, мой трон не занимать! – Он был уже способен шутить. – Вышло – как вышло. – Ты чего такой смурной?
45
Статья 155 УК РСФСР предусматривала уголовную ответственность за заведомое заражение другого лица тяжёлой венерической болезнью.
46
Вертлу́жная впадина – часть массивной тазовой кости, формирующая суставную чашку тазобедренного сустава.