— Представляю, как холодно сейчас в лагере под Бергамо, — лениво произнес он, по своей привычке начиная издалека.
— Да, Фачино лучше было бы уйти на зимние квартиры.
— Это означало бы отказаться от всего, чего удалось достичь, и начать весной все сначала.
— С его подагрой и в его возрасте так наверняка оказалось бы лучше.
— Каждый возраст имеет свои минусы, мадонна. Не только пожилым требуется сострадание.
— Ты — неиссякаемый источник мудрости, Белларион. Ее запасов у тебя больше, чем у иного слюны, — язвительно отозвалась она. — Будь я твоим биографом, Белларион, я назвала бы тебя в своих писаниях солдафоном-мудрецом, или, скажем, философом в доспехах.
Опираясь на свой костыль, Белларион повернулся к ней и, внимательно посмотрев на нее, притворно вздохнул.
— Вы так прекрасны, мадонна.
— О Боже! — удивленно воскликнула она. — Неужели под оболочкой премудрого солдафона прячется обычный человек?
— Ваши нежные губы, мадонна, не созданы для колкостей.
— В самых изысканных фруктах, синьор, всегда присутствует привкус остроты. Какие же еще мои качества привлекли твое внимание?
— В отличие от других я умею обуздывать свое внимание и не устремляю голодный взор в сторону чужого пастбища.
Лицо, грудь и шея графини медленно залились краской.
Убедившись, что его поняли, он осторожно опустился в кресло и вытянул вперед свою поврежденную ногу, коленный сустав которой только-только начинал понемногу сгибаться.
— Я хотел сказать, мадонна, что в лагере под Бергамо сейчас страшно холодно. Прошлой ночью ударил сильный мороз, а вскоре наверняка зарядят дожди и превратят все вокруг в одну сплошную грязь.
— Он вновь сделал паузу. — Там вы не раз с завистью вздохнете о комфорте и уюте Павии.
У тебя, похоже, разыгралась лихорадка. Я не собираюсь никуда уезжать из Павии.
— Конечно же, нет. Это я размышляю за вас.
— Ты! О святая Дева! Ты хочешь избавиться от меня?
— Холод пошел бы вам на пользу, мадонна. Вы вновь смогли бы обрести трезвость мышления и вспомнить о ваших обязанностях по отношению к синьору Фачино.
Дрожа от гнева, она вскочила со своего кресла, и ему показалось, что ей захотелось ударить его.
— Ты шпионишь за мной?
— Разумеется. Только для этого я и сломал себе ногу. Она взглянула на него с невыразимым презрением.
— Принцесса Валерия не зря ненавидит тебя.
В его глазах мелькнула грусть.
— Мадонна, будь вы великодушнее — нет, хотя бы просто честнее, — вы не стали бы потворствовать ей в ее заблуждениях, а постарались бы исправить их. Увы, эти качества вам незнакомы. Иначе мне не пришлось бы в разговоре с вами защищать честь вашего отсутствующего синьора!
— Тебе ли говорить о том, что я не имею чести, — с оттенком печали в голосе проговорила она, и в ее темно-синих глазах блеснули слезы. — Бог — свидетель, я всегда была честна с тобой, Белларион, а теперь ты начинаешь сомневаться во мне. О, как я несчастна! — она рухнула в кресло, и поднявшаяся в ней волна жалости к самой себе захлестнула все остальные чувства. — Меня хотят лишить всего. На всем свете нет женщины несчастнее меня, даже ты, Белларион, лучше всех знающий мое сердце, нашел для меня только слова упрека и осуждения!
Ее слезы ничуть не разжалобили его, а ее мольбы звучали настолько нелогично и неестественно, что он почувствовал физическое отвращение к этой женщине, привыкшей потакать себе во всех своих капризах.
— Вы сетовали, мадонна, что Фачино не сделал вас герцогиней. Но еще не все потеряно.
Ее слезы остановились так же быстро, как и полились.
— Тебе что-то известно об этом? — сдавленным от волнения голосом спросила она.
— Наверняка я знаю только одно: вы лишитесь всякой надежды приобрести желанный вам титул, если не сохраните верность Фачино. Думаю, вы догадываетесь, что сделает с вами Фачино, если вы измените ему. Я говорю сейчас с вами как друг и по-дружески предлагаю вам уехать в лагерь под Бергамо.
Он очень аккуратно выбирал слова, стараясь не сказать ничего лишнего и одновременно пробудить в ней иллюзорные надежды, и это ему, казалось, удалось. Графиня промокнула остатки слез в краешках своих длинных узких глаз, медленно встала с кресла, подошла к Беллариону и взяла его за руку.
— Спасибо, мой преданный Белларион, друг мой, — с нежностью в голосе проговорила она. — Не бойся за меня. — Тут она чуть помедлила.
— А что… что еще говорил тебе синьор о своих намерениях?