— Ах! Вы правы, я совсем забыла об этом, — призналась она.
— Но почему вы не хотите как следует допросить перебежчика? — вскричал Джанджакомо.
— А зачем? Многое ли он сможет добавить к тому, что нам уже известно? Все и так ясно, синьор маркиз.
Тем временем Беллуно спустился в подземелье замка, где в маленькой камере был заперт Белларион.
Ни один мускул не дрогнул на лице Беллариона, когда он услышал свой приговор. Он попросту не поверил словам Беллуно. Все произошло слишком внезапно, чтобы можно было относиться к этому всерьез. Неужели боги столь стремительно вознесли его к вершинам славы лишь для того, чтобы, словно игрушку, вновь швырнуть его вниз? Что ж, возможно, они хотят позабавиться над ним, но вряд ли это зайдет слишком далеко.
Поэтому вместо ответа он всего лишь протянул Беллуно связанные руки и попросил разрезать веревки. Беллуно молча покачал головой.
— Зачем такая бессмысленная жестокость? — с негодованием спросил Белларион. — На окнах — решетки, за железной дверью наверняка стоит часовой. При всем желании не смогу сбежать отсюда.
— Со связанными руками у вас не возникнет даже желания сделать это.
— Я готов дать слово чести, что останусь здесь.
— Вас обвинили в предательстве, а вам должно быть прекрасно известно, что предателям не верят на слово.
— Тогда убирайтесь к дьяволу, — сказал Белларион, чем привел Беллуно в неописуемую ярость.
Он позвал стражника и приказал ему связать вместе еще и лодыжки арестанта, так что теперь Белларион мог передвигаться по камере лишь короткими прыжками, постоянно рискуя завалиться на бок. Оставшись в одиночестве, он сел на одном из двух стульев, вместе со столом составлявшими всю обстановку холодной сырой камеры, и задумался. Он покачал головой и даже улыбнулся, вспомнив об отказе Беллуно развязать его.
«Чтобы выбраться отсюда, я нарушил бы не только слово чести, — подумал он. — И только полный идиот стал бы упрекать меня в этом».
Он окинул взглядом голые стены камеры, затем встал, допрыгал до окна, расположенного на уровне его груди, и, опершись о край гранитного подоконника, выглянул наружу. Окно выходило на внутренний двор замка, где бездельничали солдаты Карманьолы, так что путь спасения, если он и существовал, лежал явно не в этом направлении.
— Дурачье! — выругался он и запрыгал обратно к стулу. Погрузившись в размышления, он сидел там до тех пор, пока ему не принесли горбушку хлеба и кувшин вина.
— Как же я смогу есть и пить? — спросил он своего тюремщика, протягивая ему связанные руки.
— Это ваше дело, — услышал он безжалостный ответ. Пользуясь двумя руками как одной, ему с трудом удалось справиться со своим скудным ужином, а затем он провел несколько часов у окна, терпеливо перетирая опутывавшие его запястья веревки о грубый, неровный край подоконника и время от времени делая продолжительные перерывы, чтобы восстановить в руках кровообращение.
Когда сгустились сумерки, он принялся кричать что было сил, и вскоре в его камере появился тюремщик.
— Если вы торопитесь умереть, синьор, — насмешливо сказал солдат,
— то прошу вас набраться терпения. Вас задушат на рассвете.
— Неужели я должен сдохнуть, как собака? — яростно напустился на него сидевший за столом Белларион. — Или я так и не дождусь священника, чтобы исповедать свои грехи?
— О-о! Ах! Священника? — покачал головой стражник и отправился к Карманьоле.
Не найдя ни его, ни кого-либо из капитанов — все они в тот момент отсутствовали, располагая своих людей в боевых порядках против Штоффеля и его швейцарцев, угрожавших освободить Беллариона силой, — он решил обратиться к принцессе и ее брату.
— Мессер Белларион спрашивает священника, — сообщил он юному маркизу.
— Почему никого не послали за ним? — воскликнул шокированный Джанджакомо.
— Исповедь начнется незадолго до прихода палача, — объяснил ему солдат.
— Черт бы вас всех побрал! — приглушенно выругался Джанджакомо. — Немедленно пошлите к Беллариону священника. Пусть кто-нибудь съездит за ним.
Прошло более часа, прежде чем стражник ввел в камеру к Беллариону высокого худощавого монаха в длинной черной рясе ордена доминиканцев. Стражник поставил на стол фонарь и с состраданием взглянул на Беллариона, по-прежнему сидевшего за столом со связанными руками и ногами. Но, едва за ним закрылась дверь, как Белларион резко встал со своего стула, и, к великому изумлению доминиканца, веревки, опутывавшие нуждавшегося в исповеди несчастного, спали словно сами собой. Крепкие руки проворно схватили монаха за горло, так что тот не успел произнести ни звука. У своего уха он услышал яростный шепот: