В его дерзости было нечто озадачивающее, и это вызывало у Анжель подозрения. Если бы он говорил более серьезным тоном, возможно, она одобрила бы цель его переодевания и сама позволила ему уйти. Но неприятные сардонические нотки в его голосе выдавали, что он затеял не только это.
— Вас остановят на заставе, — сказала она. — У вас нет бумаг, подтверждающих вашу личность.
Он усмехнулся.
— Не тревожьтесь на этот счет. Я воспользовался данным мне шансом.
Его уверенность, издевательская усмешка сделали подозрения Анжель еще сильнее. Она скользнула взглядом по столу и обнаружила, что бумаги на нем уже не было. Она прокричала:
— Гражданин, где пропуск Видаля? Что вы с ним сделали?
— Честно говоря, как вы и предположили, я присвоил его.
— Вы присвоили его? — Она сделала шаг вперед, пронзая его взглядом, в котором изумление постепенно сменялось негодованием. — Гражданин! Вы шутите?
— Да, это шутка, — согласился он. — Но я подожду смеяться, пока не окажусь за границей. Смеяться слишком рано — к сожалению.
— Вы сошли с ума! Думаете, что сможете пройти заставы с бумагами Видаля?
— Почему бы и нет? Что во мне может опровергнуть тот факт, что я не Видаль? Разве у меня другая шинель? Ей-Богу, я не нахожу, что сильно отличаюсь от других добрых республиканцев.
Она подошла к нему совсем близко.
— Но если вы возьмете эти бумаги, как тогда сам Видаль уедет из Парижа?
— Нет сомнений, что он сможет получить другие так же легко, как эти.
— А если не сможет?
Он развел руками.
— Давайте не будем говорить о самом плохом.
— Гражданин, вы слишком беспечны, — укорила она его, — а дело очень серьезное. Возьмите шинель, если хотите, но оставьте бумаги.
— Но подумайте, — стал уговаривать он ее, — как вы уже сами сказали, шинель без пропуска ничего не стоит. Так что из этих двух вещей я вернул бы вам скорее шинель, и сделал бы это без колебаний, если бы не был убежден, что Видаль может спокойно расстаться с нею.
Она огромными усилиями воли пыталась сохранить самообладание.
— Гражданин Сейрак, вы слышали, как Видаль сказал не более чем полчаса назад, что он в опасности и его спасение заключается в быстром отъезде из Парижа. Что он неминуемо погибнет, если останется здесь до завтра.
— Это превосходное обоснование тому, что я должен уйти сейчас.
— Но разве вы не понимаете, что без этого пропуска Видаль не сможет уехать? Что если вы возьмете документ, то обречете его на смерть?
Сейрак некоторое время оценивающе смотрел на нее, затем еле заметно усмехнулся. Его опять подвело его неумение быстро соображать.
— Вы будете очаровательной вдовой, — заявил он.
Анжель была готова ударить его за эти дурацкие слова, однако продолжала сохранять самообладание, хотя ее глаза горели от ярости. Хорошо было лишь то, что теперь она уже не питала иллюзий в отношений него.
— Каналья, — произнесла она, и более сильного удара нанести ему было просто невозможно. — Это в благодарность за то, что Видаль предоставил вам убежище?
При слове «каналья», употребляемом представителями его класса по отношению к тем, кого они считали отбросами Франции, Сейрак посерьезнел и его бледное лицо слегка порозовело.
— Убежище предоставил мне не Видаль, — ответил он угрюмо. — Видаль отдал бы меня толпе; он удержался от этого с трудом. Так чем я в таком случае обязан Видалю?
Она могла бы возражать по этому поводу, но решила перейти на более твердую почву.
— А как насчет меня? Мне вы тоже ничем не обязаны?
Он шаркнул ногой в своей куртуазной[150] манере.
— Признаю, что многим вам обязан. И прошу судьбу только о возможности отблагодарить вас должным образом.
— Но неужели вы не понимаете, что, если лишите Видаля возможности спастись, вы предадите и меня вместе с ним? Вы можете не признавать своего долга по отношению к моему супругу, но не вправе отречься от того, чем обязаны мне. Я спасла вам жизнь. Неужели в благодарность за это вы уничтожите мою?
— Как вы можете считать меня способным на такое?
— Ах! — с облегчением вздохнула она, неправильно истолковав его слова. — Значит, вы вернете пропуск?
— До чего же вы неблагоразумны. Зачем нам возвращаться к этому вопросу?
Анжель была в состоянии только молча смотреть на него. Она ничего не понимала и к тому же видела за всем этим нечто еще более ужасное.