За этот год он во главе набранной им кондотты участвовал в десятке сражений и почти во всех стяжал лавры победителя. Даже его единственная неудача, случившаяся при Верруно, когда он находился на службе у Эсте Феррарского [96], способствовала умножению его славы. Противостоя превосходящим силам противника, он с такой ловкостью и со столь незначительными потерями ускользнул из сжимающегося вокруг него кольца окружения, что успех неприятеля можно было назвать победой лишь с большой натяжкой.
Кондотта Беллариона — отряд Белой Собаки, названная так с намеком на его герб, — насчитывала теперь тысячу двести человек и почти целиком состояла из пехоты, и то, как он использовал ее, заставляло призадуматься всех знаменитых кондотьеров Италии. Своей славой он не уступал Пиччинино [97] и даже соперничал с самим Сфорца [98], под чьим знаменем он сражался против своего старого врага Буонтерцо. Фра Серафино из Имолы недвусмысленно намекает в своих хрониках, что засада, оборвавшая бурную жизнь Буонтерцо в марте того же года, была спланирована не кем иным, как Белларионом. С тех пор он находился на службе Флорентийской республики, получая солидное ежемесячное жалованье в двадцать тысяч золотых флоринов для себя и своей кондотты.
Как и все знаменитые люди, он не избежал нападок завистников и клеветы в свой адрес. Его обвиняли в хладнокровной жестокости — явлении, настолько противоречащем принятым в Италии канонам ведения войны, что только швейцарцы, известные своим равнодушием к кровопролитию, соглашались вербоваться в его кондотту. Но, вероятнее всего, Белларион набирал одних швейцарцев лишь потому, что в те времена швейцарцы считались лучшей в мире пехотой, а необходимые пехотинцам сплоченность и воинская солидарность с трудом прививаются кондотьерам разных национальностей, даже если им приходится сражаться бок о бок.
Беллариона часто упрекали в отсутствии рыцарской доблести, которой отличались военачальники вроде Карманьолы. Ни разу его не видели во главе атакующего войска, личным примером вдохновляющего на подвиг своих солдат, никогда он не участвовал в рукопашной схватке и не взбирался по лестницам на стены осажденного города. В битве при Субризо, где были разгромлены взбунтовавшиеся пизанцы, он, как говорили, даже не отошел от своей палатки и не сел на лошадь до тех пор, пока сражение не закончилось.
Но, не обращая внимание на критику, он шел своим путем и обретал все новые и новые лавры, на которых и почивал в городе лилий, как называли Флоренцию, когда курьер доставил ему письмо от графа Бьяндратского.
И теперь синьор Белларион, одетый в лиловую атласную тунику с длинными гофрированными рукавами и перехваченную в талии золотым поясом, с массивной золотой цепью на шее, стоял у окна и с трудом разбирал каракули, нацарапанные, как о том говорилось в письме, в Алессандрии, под праздник святого Антония.
«Возлюбленный сын мой, — писал Фачино, — немедленно возвращайся ко мне и приводи с собой всю свою кондотту. Герцог позвал французов, и Бусико с шестью тысячами человек находится в Милане и назначен его правителем. Если меня не упредят с ударом, Милан станет владением Франции, а недальновидный герцог — вассалом французского короля. Подданные герцога умоляют меня о помощи, но подагра, о которой я уже успел забыть, разыгралась с новой силой. Она всегда начинает терзать меня в самый неподходящий момент. Дай мне знать о твоем прибытии через того же курьера».
Белларион оторвался от письма и взглянул на залитый солнцем просторный двор. На его бронзовом лице, заметно возмужавшем за последний год, промелькнуло подобие улыбки. Вероятно, Джанмария Галеаццо оказался в чрезвычайно затруднительном положении, если решился призвать на помощь французов.
Владычество Малатесты оказалось весьма недолгим. Его железная хватка безжалостно сокрушала город, в котором все должности, включая судейские, были розданы гвельфам, и в конечном итоге сам герцог, хотя и с большим запозданием, открыл для себя, что, сбросив ярмо Фачино, он ничего не выиграл. Тогда он совершил поступок, весьма характерный для его двуличной натуры: отправил к Фачино послов, умоляя его вернуться. Но послы попали в руки Малатесты, и герцогу пришлось закрыться в замке Порто-Джовия, чтобы спастись от его гнева. Правда, в тот момент Малатесте было не до него, поскольку он осаждал Брешию, но все слышали, как он громогласно хвастался, что не успокоится, пока не станет миланским герцогом и не отомстит Джанмарии Висконти за измену.