— О чем ты говоришь! — возмутился Чарли ее продуманными до мелочей планами. — Мы не можем жить за границей.
— Почему нет?
— Мой дом здесь, и здесь мой бизнес.
— Дом мы можем закрыть, а бизнес будет вести за тебя Бахмен, но ты можешь его продать. Судья Беннет проследит за этим.
— Вот как ты решила устроить мою жизнь?
— Не сердись на меня, любимый. Будет так приятно жить в теплом климате, загорать под солнцем, купаться в море даже зимой. Разве ты не хотел бы поплавать в феврале, Чарли?
Умышленно избегая реального мотива для поездки в Европу, она сделала вид, что стремится лишь к солнечному свету и цветущим лимонам. Чарли посмотрел ей в лицо и увидел, как она захвачена своей новой мечтой. Он даже подумал, не одурманила ли она себя своего рода гипнозом, чтобы поверить в эту ложь.
— Я остаюсь здесь.
Она мило надула губки, все еще изображая веселую душечку, слегка возмущенную тем, что упрямый муженек не потворствует ее очередному капризу.
— Дорогая моя, — обратился к ней Чарли в таком тоне, каким его мать делала самые правильные и справедливые замечания своему сыну, — мы не можем себе позволить жить где бы то ни было, кроме этого места. Когда я сделал тебе предложение стать моей женой, то честно сказал, что я небогатый человек. У меня нет никаких доходов, кроме заработка, и даже мой бизнес ничего без меня не стои́т. Поэтому нет смысла спорить: мы не можем отсюда уехать.
Она снисходительно улыбнулась:
— А у меня есть много денег.
— У тебя?
Он одновременно вспомнил, что она говорила ему о наследстве бабушки Рауля Кошрэна и что никогда не существовало человека по имени Рауль Кошрэн.
— У меня почти двести тысяч долларов.
— У тебя?
— Почти двести тысяч. Конечно, мне пришлось немножко потратить.
— Откуда ты… — начал он, но тут же замолчал: он достаточно хорошо знал, где она достала деньги.
— Так что нам будет очень легко и просто жить за границей. На проценты, а не на сам капитал.
— Неужели ты думаешь, я буду жить на эти деньги?
— Четыре процента — это восемь тысяч в год. Если мы будем жить скромно и только один процент отдавать за страховку, у нас останется около шести тысяч в год.
— О Господи! — закричал Чарли. — Боже мой!
— Ну что ж, если ты так к этому относишься… — Ее крашеные губы сердито сжались.
Беллилия резко повернулась и двинулась к лестнице, шелестя нижней юбкой. Чарли слышал этот шелест, когда она поднималась по лестнице. Теперь этот звук, который всегда казался ему чисто женским и очень приятным, превратился в шепот зла.
Издалека донесся гудок денверского поезда. Чарли вытащил свои карманные часы, чтобы проверить, идет ли он по расписанию. Ни пережитый шок, ни мучительные раздумья не изменили его привычек. Он так и остался Чарли Хорстом, родившимся и воспитанным в этом прекрасном доме, хорошим архитектором и достойным уважения гражданином. Его часы всегда показывали точное время, его ботинки всегда были начищены, а счета оплачивались в первый день месяца. Он окинул взглядом уютную гостиную, посмотрел на прыгающие языки пламени в камине и на диван у круглого окна.
— Любовь моя, — позвала его Беллилия.
— Ты где?
— На кухне.
— А я думал, ты поднялась наверх.
— Я опять спустилась.
Она сняла с себя белую шаль и надела на зеленый халат фартук. Бело-красный клетчатый фартук и ее поза у плиты (голова, наклоненная над кастрюлей, большая ложка в руке) умиротворили мужа.
Однако иллюзия мира существовала недолго. Щелкнула пружина, раздался резкий металлический звук и пронзительный писк мыши. Беллилия обеими руками схватилась за горло и бросила страдающий взгляд в сторону Чарли. Он открыл дверцу нижнего шкафа и вытащил мышеловку, которую обычно туда ставил.
Беллилия отвернулась.
— Не волнуйся, — сказал Чарли и понес сработавшую ловушку в сарай. Когда он проходил мимо Беллилии, то держал мышеловку так, чтоб жена ее не видела. В сарае он доделал работу — одним ударом молотка добил еще живую мышь.
Когда он вернулся на кухню, то увидел, что Беллилия сидит на стуле, обхватив себя руками.
— Не бойся. Она уже сдохла.
— Я бы не переживала, если бы она сразу умерла, но больно смотреть на живые существа, когда они борются за жизнь. Она была совсем крохотной.
— Это мог быть он.
— Все беспомощные существа кажутся мне существами женского пола.
Она вернулась к своей работе. Чарли вымыл руки и вытер их полотенцем. Он уже больше ничего не понимал, нервы были взвинчены, напряжены до предела. Каждый год он ловил в доме крыс и мышей, считал их вредителями, и их смерть никогда его не волновала. А теперь ему передалось состояние Беллилии.
Наступило продолжительное молчание. Наконец Чарли не выдержал и сказал:
— Моя мать тоже была такая. Никогда не могла смотреть, как кто-то умирает.
Беллилия отошла от плиты, чтобы достать приправу с полки для специй. Он увидел, что ее лицо окаменело. Глаза потускнели, а губы накрепко сжаты.
Чарли понял, что такое похожее на транс состояние было нарочитым — так Беллилия пыталась стирать из памяти неприятные сцены. И он вдруг взорвался и громко, резким тоном сказал:
— Нечего накручивать себя из-за смерти какой-то мелкой твари. Мышь только кажется безобидным, маленьким, очень трогательным существом, но это опасная, разрушительная сила и реальная угроза. Мы вынуждены избавляться от них ради собственной безопасности.
Беллилия вернулась к плите и вылила приготовленную приправу в кастрюлю.
— Спорю, ты не догадываешься, что мы будем есть на ужин.
Голос был ровным, на лице никакого выражения. И тут вдруг она улыбнулась, открыв ямочки на щеках и, помешивая суп в кастрюле, глубоко, с удовлетворением вздохнула. Она выглядела такой маленькой, такой прелестной, такой женственной и с таким наслаждением выполняла свою домашнюю работу.
— В кладовке практически ничего не осталось, но мне все-таки удалось приготовить очень хороший ужин. Ты даже не имеешь представления, какая я изобретательная.
Она налила суп в тарелки и поставила их на поднос, который Чарли понес в столовую. Сама же шла за ним с другим подносом, на котором стояло прикрытое блюдо.
— Догадайся, что здесь, — скомандовала она, поставив блюдо на стол.
— Что это?
— Сюрприз для тебя, мой дорогой. Одно из твоих любимых кушаний, — ответила она и подняла крышку.
Поджаренные ломтики французской булки являли собой совершенство кулинарного искусства, их золотистая поверхность искрилась от сахарной пудры.
7
На следующий день рано утром по дороге прогрохотал грузовик — первая после снегопада машина. А немного позже пришла Мэри, она прошагала пешком целую милю от конечной автобусной остановки. Мэри преодолела сугробы вокруг дома, вошла через черный ход, сняла варежки и застывшими пальцами разожгла кухонную плиту. Согревшись, поставила кипятить чайник, размышляя, сколько еще Хорсты будут спать. У нее были новости для Ханны, но она не могла воспользоваться телефоном, пока ее хозяева были в постели.
В половине девятого Мэри поднялась на второй этаж. Обычно к этому времени мистер и миссис Хорст уже кончали завтракать, и Мэри успевала убрать посуду со стола. А сейчас в доме стояла мертвая тишина. Мэри робко постучала в дверь спальни.
— Входи, — откликнулась миссис Хорст. Она стояла у окна в синем халате с розовыми ленточками. На плечи спускались заплетенные косички.
— Я вернулась, — сообщила Мэри.
— Я рада, — ответила хозяйка.
— Надеюсь, вы не очень сердитесь на меня, миссис Хорст. Меня занесло снегом.
— Нас тоже.
Мэри оглядела комнату. Она смутно почувствовала, что здесь чего-то не хватает, но сказать — чего, не могла.
— Надеюсь, вы благополучно обошлись и без меня.
— Бедному мистеру Хорсту пришлось выполнять всю твою работу. Я лежала в постели с сильной простудой.
Глаза Мэри остановились на кровати. Спали явно только на одной половине. И тут она поняла, что здесь не так.