Как только Мэри вернулась на кухню, Чарли, закрыв за собой дверь, вышел в холл к лестнице. С минуту постоял, прислушиваясь, и достал из шкафа под лестницей свои снегоходы.
Огромная скала у реки уже давно была отшлифована водой и ветром. Чарли притаился в ее тени и, порывшись в кармане, достал пакет с сыром. Развернув пакет, он стал по кусочкам сбрасывать горгонзолу в быстрые воды, а пакет свернул и положил обратно в карман. Он не хотел оставлять никаких улик нового преступления, спланированного Беллилией. Против нее было достаточно других свидетельств, чтобы добавлять еще одно. Он вернулся в дом и все положил на свои места: снегоходы, охотничьи сапоги, шапку и макинтош. В гостиной он зажег огонь в камине, а когда огонь заполыхал, бросил в него бумагу от сыра и кусок шпагата. В умывальной комнате, рядом со спальней на первом этаже, он тщательно вымыл руки.
Мэри накрывала стол для ланча. Чарли не хотел оставаться в одиночестве и пошел в столовую. Там он сделал вид, будто ищет свою трубку. Мэри разложила на столе круглые кружевные салфетки и размышляла, что́ лучше всего поставить в центре. Ничто ей не нравилось, пока она не поставила синюю фарфоровую вазу с белыми нарциссами, выращенными Беллилией. Рассматривая результаты своей работы, Мэри прищурилась и склонила набок голову, в точности как это делала Беллилия.
Чарли стоял у окна, когда у ворот появилась Эллен. Он открыл парадную дверь и ждал, пока она подойдет к крыльцу. Холод нарисовал красные яблоки на ее щеках, а глаза сияли.
Чарли помог ей снять тяжелое, почти мужское пальто. Она подняла руки, чтобы вытащить булавки, державшие на голове ее шляпу. Это типично женское движение сводило на нет ее попытки отвергнуть свою женственность. Внимание Чарли доставило ей удовольствие. Она потратила больше, чем обычно, времени на свои волосы, которые были причесаны по новой моде: пробор в центре и подколотые пряди, спускающиеся на шею.
— Как ты себя чувствуешь, Чарли? Тебе уже лучше? Почему ты не на работе?
Чарли посмотрел вверх, на лестницу, хотя там не на что было смотреть, кроме трех фотографий, висевших на стене. Это были снимки Скалистых гор, которые Чарли успел сделать до того, как потерял свой «кодак».
— Мне намного лучше, — ответил он, не поворачивая головы.
— На что ты смотришь? — спросила Эллен.
— Да так.
Он понял, что был невнимателен, и поспешил задать ей положенные в таких случаях вопросы: о здоровье, о родителях, о работе. Когда они вошли в гостиную, он заметил на маленьком столике около дивана рабочую корзинку Беллилии со швейными принадлежностями. Глаза его забегали по полкам, где стояли ее безделушки, уже переставленные по-новому. На самом видном месте на подставке из черного дерева сидели скрючившись три обезьянки, которые ничего не видели, ничего не слышали и ничего не говорили.
— А как Беллилия? Она оправляется от своей простуды? Сколько же болезней свалилось на ваш дом в эту зиму.
— У нее болит голова. Боюсь, она не сможет спуститься на ланч.
— Какая досада! Нет ничего хуже головной боли.
— А ты не замерзла, Нелли? Как насчет глотка хереса, чтобы согреться?
— В этот час!
— Я собираюсь подкрепить себя каплей хереса. Ты присоединишься ко мне?
— Что это на тебя нашло, Чарли Хорст?
— Сегодня утром я разгребал снег и немного простыл.
— Ладно, если так, — сказала Эллен.
Впервые после того, как он женился на Беллилии, Эллен оказалась наедине с Чарли. Для нее дорога была каждая минута. Пока он ходил за спиртным, она обошла всю гостиную. У нее было приподнятое настроение, она сгорала от нетерпения, будто вот-вот должно было произойти что-то потрясающе интересное и важное. Раньше на всех ее встречах с Чарли присутствовали другие люди, и ей всегда приходилось оберегать свою гордость. Она была резкой, вела себя бесцеремонно, что, конечно, не вызывало к ней особой симпатии. А сейчас все это куда-то исчезло, зато появился нежный голос, девичье очарование и даже желание пококетничать. Когда Чарли подавал ей бокал с хересом, их пальцы соприкоснулись. Эллен одарила его необыкновенно смелым для нее взглядом, подняла бокал и улыбнулась.
И все же им нечего было сказать друг другу. Чарли смотрел, не отрываясь, словно был под гипнозом, на банальную безделушку — на этих трех обезьян, которые торчат в каждом антикварном магазине. Эллен, так и не сумев привлечь к себе его внимание, сдалась и перешла к игре воображения. Она покрыла всю мебель пыльными тряпками, свернула в рулон ковры, повесила миткалевые мешки на картины и оказалась в той гостиной, которую видела в последний раз, когда была здесь одна с Чарли всего за два часа до отхода поезда, отвозившего его в Нью-Йорк и дальше, в Колорадо. В то время он еще носил траур по умершей матери, и Эллен думала, что именно это не позволяло ему сказать ей что-либо определенное. Она была уверена, что все неопределенные слова, сказанные им до этого, означали лишь одно: он так же, как и она, мечтает о моменте, когда они смогут пожениться. Гостиная была тогда мрачной, стены покрыты зеленой бумажной материей и увешаны японскими гравюрами, а в углу, где сейчас Чарли и Беллилия расставили на полках свои драгоценные безделушки, стоял встроенный шкаф для антикварных вещей. Эллен вспомнила, что Чарли говорил ей о планах переделки дома и для доказательства серьезности своих намерений сорвал со стены кусок зеленой материи.