Завершая послание, Беллини, видимо, понял, что зашел слишком далеко и в споре, и в своем гордом утверждении. Но он и не подумал отступать, а нашел другой, истинно дружеский способ извиниться перед поэтом и в то же время еще раз подтвердить свою позицию. Он подписал письмо так: «Твой неисправимый Винченцилло».
Пока Беллини был занят поисками сюжета для новой оперы («я теряю голову, — писал музыкант Флоримо 11 марта, — все еще не найден сюжет, какой был бы интересен и подходил исполнителям»), он узнал, что Доницетти по совету друзей собирается приехать в Париж и подписать контракт, который Россини сможет предложить ему на новую оперу для Итальянского театра. Более того, похоже, что бергамский композитор кое-что предпринял, и контракт ему был обещан. Очевидно было, что велись какие-то тайные переговоры между Доницетти и дирекцией Итальянского театра. Беллини узнал об этом, как всегда, от некоторых услужливых друзей, информировавших его.
Постепенно слухи делались все более определенными и превратились в точное известие. Значит, предстоит новая дуэль Беллини — Доницетти. Она должна состояться в осенне-зимний сезон 1834/35 года. И снова поползли слухи, начались разговоры, опять разгорелись споры о значении двух итальянских музыкантов. На этот раз, однако, в парижских кругах проскользнуло некоторое сомнение относительно судьбы Беллини, потому что — намекал кое-кто — Доницетти находился под покровительством Россини, чье влияние на публику и прессу было огромно.
Итак, предстояло сражение. Но на этот раз Беллини и бровью не повел. Понимая, что каждое его слово будет оценено, взвешено и соответственно истолковано, он всем, кто говорил ему, что Париж — это не Италия (как будто здесь талант Доницетти должен был возрасти, а его уменьшиться), решительно отвечал: «Каждый из нас будет сражаться своим оружием, как в Италии, а газеты могут только упрочить ту или иную репутацию, но никак не создать ее. Поэтому я надеюсь, что мы, я и он, продолжим то, что до сих пор делали в Италии».
Но в глубине души Беллини был перепуган. «Узнав, что подписан контракт с Доницетти, — поведает он потом своему дяде, — я три дня жил как в лихорадке, понимая, какая мне готовилась западня. И в самом деле один знакомый сказал, что не надеется на мой успех в Париже. Если и будет успех, то у Доницетти, так как его пригласил Россини», который нарочно подписал с ним контракт, «чтобы, — решил Беллини, — Доницетти конкурировал со мной и задушил меня, уничтожил при поддержке колоссального влияния Россини и т. д. и т. д.».
Что было во всем этом правдой, а что домыслом, мы не знаем, но из событий, какие последовали дальше, можем заключить, что самое скрытое и запутанное в этих событиях возникло отчасти из-за стараний информаторов Беллини, но прежде всего было порождено пылкой и чересчур впечатлительной фантазией катанийца. И все эти огорчения вызвали у Беллини реакцию, какая и нужна была в данном случае для его же пользы. «Я тоже, — продолжает Беллини, — когда оправился от первого потрясения, собрал все свое мужество и стал думать, как избавиться от поистине дьявольских интриг, которые могли скомпрометировать меня перед всей Европой». И в защиту своего престижа он принялся разрабатывать хитрейший план.
«Я решил, что прежде всего должен потрудиться над новой партитурой гораздо упорнее, чем обычно», чтобы показать, что он в курсе обновленного музыкального движения в Европе и его искусство умеет подчиниться достижениям современной музыкальной техники. Труд послужит ему таким образом фундаментом и защитой. Это главная часть плана, и для ее выполнения он призовет на помощь некоторые дипломатические приемы: станет «ухаживать за Россини», то есть за мадам Пелиссье, его женой, до тех пор, пока «не добьется того, что вынудит их покровительствовать ему, а не преследовать».
Выбор сюжета, сделанный в один из последних дней марта, привел в движение план номер один: прежде всего работать. Мы уже видели, как Беллини мучил Пеполи, вынуждая его переделывать либретто, узнали об интересном эпистолярном споре, в котором музыкант высказал свои мысли об опере. Добавим к этому, что Беллини сам составил сценический план новой оперы, разбив самые интересные эпизоды драмы Ансело на сцены, которые поэт, найдя подходящую форму, должен был изложить в стихах. Теперь Беллини недоставало только спокойного прибежища, где бы он мог работать, не стесняемый никем и ничем — тихого, укромного уголка, вдали от людей и городского шума.