Он мог бы заметить это и раньше. Нет никакого сомнения, что за упрямой враждебностью к нему жены Россини скрывалось чисто женское недовольство тем, что молодой катанийский музыкант предпочитал бывать в других салонах и у других дам вместо того, чтобы войти в ее маленький придворный круг. Но, к счастью, Беллини вовремя сориентировался: теперь он мог почти не сомневаться в полном успехе своего плана.
Это был, следовательно, вопрос нескольких дней. В начале ноября Беллини покинул виллу в Пюто и вернулся в свою квартиру в «Китайских банях». Он закончил значительную часть второго акта «Пуритан». Ему оставалось только завершить весь первый акт и большой дуэт сопрано и тенора, после чего он намерен был сочинить тот номер в финале второго акта, который оставил напоследок, то есть дуэт басов — он придавал ему особое значение.
Примерно числа 15 ноября 1834 года композитор представил Россини партитуру первого акта, чтобы маэстро познакомился с нею, как обещал. «Интродукцию он нашел великолепной, — сообщил Беллини спустя несколько дней Флоримо, — настолько (и это просто чудо), что велел мне открыть орган в театре для аккомпанемента квартета, который исполняет молитву. Он сказал, что моя инструментовка его удивила, он даже не предполагал, что я так могу это сделать».
Больше всего обрадовало Беллини именно удивление Россини. Теперь музыкант был уверен, что достиг намеченной цели одержать победу прежде всего своей оперой, которая заставит маэстро уважать его как музыканта и вызовет любовь и желание помочь ему и как человеку, и как автору, заслуживающему поддержки.
«Россини очень любит меня, очень-очень любит», — снова повторяет он Флоримо. Музыкант знает, что «в разговорах со всеми он очень хорошо отзывается обо мне», потому что ему передавали мнение Россини. И лично Беллини маэстро говорил такие слова, что можно было верить — «на этот раз он не обманывает». Катаниец понял, что наступил подходящий момент для нового наступления. Оно началось в тот же день, когда Беллини представил Россини партитуру первого акта «Пуритан».
Внимательно просмотрев интродукцию, маэстро сказал, что, по его мнению, композитору есть смысл остаться в Париже. Когда опера вызовет успех, директора театров, конечно же, обратятся к нему с заманчивыми предложениями, и не нужно будет думать о возвращении в Италию. Ответ Беллини — тогда — прозвучал категорически и значительно. «Я сказал ему, — признается музыкант, — что если бы он меня любил, давал советы и руководил мною — моими поступками, поведением, а также моей композиторской работой, то я поклялся бы всегда следовать его советам. Наконец, я остался бы в Париже, если бы был уверен в его расположении. А в противном случае — ни за что. Он заверил, что всегда хорошо относился ко мне. Я ответил, что не сомневаюсь в этом, но его расположение было обычным добрым отношением, какое порядочный человек проявляет к ближнему, тогда как я говорю о другом — о том, как относится отец к сыну, брат к брату. Он пообещал мне, что именно так и будет вести себя со мной, а я поклялся ничего не предпринимать без его совета».
Этот разговор о взаимной любви, помощи и почтительном преклонении — возможно, скрепленный еще одним объятием — означал полную капитуляцию Россини. Беллини завоевал его сердце и приобрел покровительство еще до приезда в Париж Доницетти. «И для всего этого, — уточняет он во избежание неясностей, — мне не пришлось делать никаких усилий, потому что я всегда обожал Россини». Так или иначе теперь у него оставалось только одно поле битвы — с Доницетти. «Усмирив ненависть Россини, — напишет он потом дяде, — я совсем перестал его опасаться и с большим мужеством закончил свою работу, которая принесла мне такую славу: именно этот исход предсказывал Россини за три месяца до премьеры». И совершенно успокоившись, Беллини принялся сочинять последние сцены.
30 ноября 1834 года он утверждал, что трудится «как титан». «Я работал и все еще работаю, — писал он, — с таким усердием, как никто». И труды его вознаграждены сладостным вдохновением, придающим крылья фантазии, и ему удается все — и все, что он сочиняет, приносит ему чувство глубокого удовлетворения от сознания, что все это сочинил именно он.