Но рассказ о событиях, написанный год спустя, как бы сталкивает Беллини, сегодняшнего триумфатора, с Беллини вчерашним — тревожащимся и опасающимся за свою судьбу: музыкант повествует о своей жизни, придавая каждому эпизоду значение, которое, конечно, жило только в его воображении, разукрашивая любое событие на манер романистов.
А события этой новой, к сожалению, последней дуэли между Беллини и Доницетти, если свести их к цифрам, таковы: «Марино Фальеро» была исполнена пять раз, а «Пуритане» — семнадцать. Результаты: «Итак, победа за мной. Публика решила: и он уехал 25-го, думаю, в Неаполь, убежденный в своем провале». И сторонники Доницетти смирились с тем, что ему не вручили никаких наград и даже не предложили нового контракта. Россини же, несмотря на то, что он пригласил Доницетти в Париж и поддерживал его, чтобы столкнуть с Беллини, был вынужден, прослушав:<Марино Фальеро», заявить: «Если бы Доницетти отыскал все самое тривиальное, что только есть в музыке, то и тогда не смог бы написать хуже, чем сделал это в своей опере».
Беллини мог спокойно наслаждаться плодами победы — его горячо приветствовали во всех салонах, он был желанным гостем в лучших домах Парижа. «Не проходит недели, чтобы я не обедал у какого-нибудь министра, — пишет он дяде, — чаще всего у министров внутренних дел, торговли и общественных работ, которые, можно сказать, безумно любят меня. Каждый вечер, — продолжает он, — я приглашен на soirees[87], каждый день обедаю или у каких-нибудь важных людей или у послов, министров, знаменитых артистов. Словом, — заключает он, — положение определилось — все меня любят, говорят, что я добрый, утонченный и аристократического склада человек. Наконец, я обладаю их comme il faut, et voila tout»[88].
Здесь в словах Беллини снова звучит тот фатоватый, салонный тон, который в неверном свете рисует его характер и скрывает сердце под маской фривольности. Стоит ли удивляться, что Генрих Гейне, познакомившийся с Беллини в Париже, сказал: «Не человек, а какой-то вздох в бальных туфельках» и охарактеризовал как сердцееда с томной, кокетливой походкой и утонченной изысканностью в одежде и манерах. Хоть и остер на язык немецкий поэт, но он не сумел разглядеть в этом кумире салонов художника, создателя самых чистых, самых целомудренных вокальных мелодий. А когда незадолго до смерти Беллини Гейне понял его душу, то не колеблясь посвятил взволнованные строки памяти артиста: «Лишь позднее, уже после продолжительного знакомства с Беллини, я почувствовал к нему некоторую симпатию. Это случилось тогда, когда я заметил, что его характер отмечен благородством и добротой. Душа его, несомненно, осталась чистой и незапятнанной всеми отвратительными соприкосновениями с жизнью. Он не был лишен также того наивного добродушия, той детскости, которые характерны для гениальных людей, хотя и не всем открываются эти их качества».
Однако даже мы с трудом узнаем Беллини в его письме к дяде — в оценках Доницетти, в описании самого себя как кумира светского Парижа. На этих двух страницах он выглядит самым заурядным человеком, а не избранным существом. Но как тонкий, изысканный художник Беллини вновь раскрывается в этом письме уже в следующих строках. Перечитав написанное, он, видимо, заметил, что перешел границы, за которые его душа не может ступить, не потеряв уважения к себе. И тогда он прерывает рассказ, чтобы предупредить дядю: «Надеюсь, вы не станете никому показывать это письмо». Своим раскаянием он как бы стирает все следы зависти и тщеславия.
Оперный сезон в Итальянском театре завершился 31 марта 1835 года спектаклем «Пуритане». Это был памятный вечер: парижская публика еще раз отдала свое предпочтение опере, успех которой нарастал в течение всех семнадцати представлений, начиная с 24 января. «Неслыханное для Парижа дело, — комментирует музыкант, — ведь тут публика по своей природе непостоянная и не терпит, если в течение сезона какая-нибудь опера повторяется больше шести раз».
В этот вечер Беллини чествовали особенно горячо. «Я не мог выглянуть из ложи; едва публика замечала меня, как сразу же оборачивалась в мою сторону и начинала аплодировать, так что все время надо было прятаться». Но был момент, когда Беллини пришлось покинуть свое укрытие и поспешить за кулисы для выяснения причин «необычного и беспрецедентного события», какое произошло в начале третьего акта «Пуритан».