Добрый Марсильи обнаружил, что столкнулся с редчайшим случаем упрямства. Эхо сан-карловского успеха Беллини долетело и до Фумароли, но «оно нисколько не тронуло родителей Маддалены…», которые «отказали и во второй раз, по тем же причинам, что и прежде»: «успех этот, восторженный отзвук которого еще слышен, никак нельзя считать твердым положением…»
«Когда же, — продолжает Флоримо, — Марсильи объяснил, что надежды на будущее рисуются самые блистательные, они дали понять, что слишком мало верят в это и с трудом…» После такого заявления, единственной целью которого было, по-видимому, желание оскорбить все самое святое, что было в устремлениях молодого человека, и которое так или иначе не оставляло никакой надежды на возобновление разговора даже в отдаленном будущем, посланцу не оставалось ничего другого, как, вежливо поклонившись, удалиться.
Добрый Марсильи так и сделал. И поначалу почувствовал облегчение, но потом понял, что ему предстоит другая, не менее трудная задача — сообщить Беллини об этом втором, еще более унизительном отказе.
«Помню, — рассказывает Флоримо, — мы вместе с Беллини ожидали, чем закончится миссия Марсильи, и можно себе представить, с каким волнением. Но едва Марсильи появился, Беллини сразу же понял по его лицу, хотя тот и пытался скрыть, что результат несчастливый. Я увидел, как он побледнел, услышав слова, подтвердившие его опасение, увидел, как его охватила дрожь. Но вскоре он собрал всю свою волю и, пожав мне руку, заверил, что будет продолжать борьбу и победит…» Как он собирался это сделать, было известно тогда только ему одному. Флоримо и судья узнали об этом спустя два года.
Со дня премьеры «Бьянки и Джернандо» — 30 мая 1826 года — до отъезда Беллини из Неаполя 5 апреля 1827 года прошло примерно одиннадцать месяцев, и нам неизвестно, как провел их музыкант. Флоримо молчит, и вместе с ним молчат все остальные биографы, даже не отмечая, хотя бы из любви к хронологии, этот период, который остается самым большим пробелом в беллиниевской биографии. Определенно известно, что жил он тогда в качестве гостя в Колледже Сан-Себастиано, но чем он был занят все это время? Писал ли музыку? Какую? Работал? Над чем? А может быть, эмоции, пережитые на премьере «Бьянки», и другие, более сильные волнения, вызванные отказом судьи Фумароли, так болезненно подействовали на него, что он занемог и у него пропало всякое желание писать музыку? Или, может быть, он вел переговоры о сочинении новых опер для Сан-Карло, Нуово или Фондо, либо уже тогда надеялся заключить контракт с театром Ла Скала? Все эти вопросы остаются без ответа. Другие сведения, имеющиеся у нас об этом периоде, весьма скудны и не все связаны с Беллини, но за неимением ничего лучшего приходится удовлетвориться ими.
Тогда же, в мае, Франческо Флоримо был назначен архивариусом Музыкального колледжа, и должность эту он будет достойно занимать более шестидесяти лет, основав одну из самых богатых и значительных музыкальных библиотек в мире. Партитура «Бьянки и Джернандо» была напечатана другом Беллини Гульельмо Котро, который сделал это за свой счет.
Помимо того, что известие об успехе «Бьянки» долетело до Катании благодаря письмам к родным и друзьям, а также через газеты, Беллини решил написать в муниципалитет, чтобы самому сообщить о своем успехе и, разумеется, выразить благодарность и признательность отцам города, что помогли ему достойно проявить свой талант. Письмо, посланное Беллини, конечно, потеряно, но сохранилась копия ответа, который мэр отправил Беллини 9 июля 1826 года.
Это вежливое, подобающее случаю письмо, в котором благородный представитель катанийцев изъясняется тоном отца отечества. А Беллини, добившись признания в Неаполе, отправив почтительное письмо и подарки — партитуру оперы, переписанную чьей-то рукой, но с пометками и указаниями автора, а также несколько экземпляров партитуры, напечатанных Котро, — начал постепенно освобождаться от обязательств, какие у него были перед самыми важными своими согражданами.
И наконец новость: 19 сентября 1826 года король Франческо подписал указ, по которому Музыкальный колледж Сан-Себастиано обязан был переехать в соседний монастырь Сан-Пьетро в Майелле и называться теперь именем этого святого. Словно бомба внезапно разорвалась в стенах консерватории, нарушив ее спокойную жизнь. Чтобы понять причину этой перемены, необходимо вернуться к событиям пятилетней давности — к марту 1821 года, когда был положен конец «новолунию конституционной свободы» неаполитанцев.