Подумав о лазарете, Фаддей в который раз отметил могучую целебную силу субтропиков. В этих местах капитан-лейтенант Завадовский быстро оправился от болезни, поздоровели, повеселели матросы, у Губея Абдулова и Степана Сазонова исчезли цинготные пятна. Да и на себе испытал Фаддей благодатное влияние здешнего климата, словно помолодел лет на двадцать. Он выскочил из постели и начал делать разминку. Уловил чутким ухом движение денщик Мишка Тахашиков, тут же притащил кувшин с водой для умывания и обтирания, сбегал на камбуз за кипятком, приготовил пену для бритья. Мишка умел делать всё. Родом из Мезени на Беломорье, он привык с детства ко всяким работам и во всём был горазд: при авралах быстрее всех взбегал к парусам, проворно конопатил, клепал, чистил, мыл, строгал, латал, тесал, вкусно готовил для капитана и господ офицеров. Прекрасно пел народные песни, однако предпочитал озорные частушки. Безошибочно уловив настроение капитана, он заводил, разговоры на те или иные темы, но иногда и помалкивал. Обкатанно кругленький, с бедовыми кроличьими глазами, пушистыми овсяными ресницами, говорил скороговоркой, нажимая на «о»:
— Шлюп загадили, не проехать, не пройти...
— А куда девать?
— Куда, куда... В мешки да на руслени!
— А вдруг шторм?
— До штормов далече. Подъест братва.
— Кумекаешь, Мишка.
— Так ведь, пока умный раздевался, дурак реку переплыл. Кое-что можно подвесить под марсы и к штангам. А коль лимоны останутся, скажу коку от вашего имени, чтоб промыл в пресной воде да в кадки с красным перцем и рассолом, как огурцы солят. Ежели ещё останутся, пусть сок жмёт.
— Кок же солил. Чай, знает.
— Знает, толстобрюхий... Не уследил за ним. Не до него было, сами видели, всё гостей потчевал да принимал.
— Знаю, как потчевал. Скряга ты, Мишка!
— Да если бы грога было море, они бы и то вылакали!
Говорить-то денщик говорил, но дело делал, накинул на Беллинсгаузена простыню, чтоб мундир не замарать, поправил на ремне бритву, осторожно провёл лезвием по щекам и подбородку, приноравливаясь к качке.
— До завтрака далече. Чаю прикажете подать?
— Давай чаю.
Мишка исчез и вернулся, будто поднос с чаем и белыми сухариками за дверью стоял.
После чая Фаддей вышел на шканцы. Там стоял на вахте лейтенант Торнсон.
— Идём норд-ост десять. Миновали Тетуроа, — доложил Константин Петрович.
— Где «Мирный»?
— Отстал. Я убавил парусов, чтоб догнал.
Беллинсгаузен уважал Торнсона. Несколько щеголеватый, белокурый офицер с породистым правильным лицом, закончил Морской корпус в 1809 году с отличием. На балах дамы не сводили с него глаз, мужчины пророчили счастливое будущее. Он и вправду был большим умницей, много читал, много знал. Только коробила Фаддея его прямота. Честная душа лейтенанта взрывалась, когда заходил разговор о российских порядках. В спорах, особенно ожесточённых с мичманом Демидовым, он нехорошо отзывался о государе императоре, самодержавном праве. Но службу выполнял с усердием, вахты нёс бдительно, с ответственностью, так что Беллинсгаузен с Завадовским всегда были спокойны при дежурствах Торнсона.
Фаддей спустился со шканцев, прошёл мимо груд фруктов, накрытых брезентом, под марсами, поглядел за борт на руслени. «А ведь и впрямь можно овощи и фрукты на русленях разложить».
Склянки пробили семь. Подъём. Выскочили на палубу служивые, помылись, побрились, позавтракали. В восемь капитан скомандовал:
— Равнение на флаг. Смирно! Флаг поднять!
Палочки Чуркина заплясали на барабане, запела флейта Диакова. Команда замерла в строю. Родной Андреевский флаг побежал вверх по мачте, сделалось на сердце торжественно и радостно.
С весёлостью матросы набросились на работу. Подвешивали мешки со съестными припасами за кормою и над русленями, под марсы и на штангах. Освободив палубы, начали драить их до белизны слоновой кости, чистить медные части, чтоб солнце взыгрывало. Таитянские пики, кистени, щиты, кораллы, одежды и другие редкости укладывали в ящики со стружкой и уносили в глубины трюмов. В обед хлебали щи с мясом заколотого накануне хряка весом шесть пудов. Ту же свинью ели и матросы «Мирного», догнавшего «Восток». Капитаны договорились колотить свиней не в один день, а по очереди и делить мясо, чтобы оно не портилось в знойное время. К вечеру, отмыв даже самые глухие углы, развели в печках огонь, просушили и очистили воздух в каютах, и шлюп засиял прежней чистотой.
В 1816 году по этим местам проходил капитан-лейтенант Коцебу на бриге «Рюрик», снаряженном на деньги государственного канцлера Николая Петровича Румянцева. Он увидел и дал название двум открытым островам — Рюрика и Крузенштерна. Описи же и точных замеров не сделал, эту работу выполнили Беллинсгаузен и Лазарев. Более того, они натолкнулись ещё на пару островов, не обозначенных на карте Эрроусмита. Их причислили к архипелагу Россиян, назвав именами Лазарева и шлюпа «Восток».
Вскоре увидели третий остров с толпой совершенно нагих туземцев с пиками и палицами. Они бежали вслед за шлюпами по берегу и выкрикивали угрозы. Обойдя южный мыс, моряки усмотрели в тени кокосовых пальм селение и несколько лодок, укрытых листьями, чтобы они не рассыхались на солнце. Такие же лодки, только на воде, подошли с другой стороны. В каждой из пирог сидело по шесть-десять гребцов с распущенными волосами. Им кинули медали на проволочках для ношения на шее вместо украшений. При виде топора они не изъявили радости. Фаддей велел плотнику перерубить топором кусок дерева. Только тогда они узнали цену орудия и обрадовались подарку. В ответ они бросили несколько кокосовых орехов, оказавшихся гнилыми. Надо полагать, их привезли для того, чтобы обмануть пришельцев. Держась за опущенные с борта верёвки, они нагло пытались обрезать концы акульими челюстями, употребляемыми вместо пил. Другие стали швырять на палубу куски кораллов, которыми можно было ранить человека. Холостой выстрел более ободрил, нежели устрашил вероломных туземцев. Фаддей сказал Демидову:
— Митя, пальни-ка солью вон в того зачинщика.
Мичман выстрелил. Раненный в мягкое место заверещал, волчком закрутившись в лодке. Остальные лодки разбежались в разные стороны. «Мирный» дрейфовал в это время далеко под ветром. При встрече Лазарев рассказал, что один островитянин пригрёб к шлюпу, но никак не соглашался взойти на борт. Капитан повелел с другой стороны спустить ялик. Туземец его не видел. Матросам удалось скрутить дикаря и поднять на палубу. Любопытство побороло его страх. Он начал оглядываться по сторонам, трогать незнакомые предметы и выть от удивления.
Этот клочок суши посреди океана с негостеприимными жителями Беллинсгаузен отличил именем недавно родившегося наследника — великого князя Александра[53].
Четвёртый обретённый остров окружностью пять с половиной миль назвал капитан именем живописца Михайлова, а пятый, неподалёку, примерно такого же размера, — астронома Симонова.
Когда опустилась ночь, вахтенные сожгли фальшфейер, чтобы показать «Мирному» своё нахождение. Ответный огонь зажёгся вдали к северо-западу. Шлюп смело пошёл в темноте, так как ещё до сумерек с салинга не увидели никаких островов и препятствий. Впереди показалось мерцающее белое зарево. Оно то гасло, то разгоралось вновь. Увлечённый этим зрелищем вахтенный офицер Лесков поначалу не услышал гула.
— По форштевню бурун! — крикнул Олев Рангопль, стоявший на руле.
Лесков прислушался. Гул от разбивающихся о рифы волн нарастал. Когда встревоженный Беллинсгаузен выскочил на палубу, гул уже перешёл в рёв. Он тотчас приказал поворотить через фордевинд на другой галс. При этом манёвре корма оказалась так близко от мели, что, несмотря на темноту, ясно различались фонтаны. Если бы стали поворачивать через оверштаг, то есть носом, или опоздали бы с фордевиндом на минуту-другую, погибель стала бы неизбежной.
2
Утром за сплошной грядой злополучного рифа рассмотрели гористый остров Оно, причисленный Куком к архипелагу Общества. Множество парусных лодок на отводах-балансирах спешили к русскому кораблю. Первой прицепилась к шлюпу лодка с тремя островитянами, двое из них бесстрашно вскарабкались на палубу, один остался в пироге, однако от большого хода шлюпа её развернуло поперёк и опрокинуло. Беллинсгаузен поспешно велел лечь в дрейф и бросить спасательный конец. Туземцы немало не озаботились происшествием, даже развеселились, глядя на барахтающегося в воде земляка.