Один из параграфов настаивал на обязательной заботе капитана о просушке матросской одежды в сыром климате, соблюдении осторожного обращения с огнём.
Следующий параграф, к здоровью вроде бы не относящийся, но куда его приткнуть — не к науке же, оставил министр, не вычёркивая: «Сбережение пороха от расходов хотя немаловажно в предлежащем вам пути, но не воспрещается вам, однако ж, судя по обстоятельствам, делать экзерции, причём поступать по регламенту императора Петра Великого, и как для оной, так для салютов, прочистки орудий и прочих выстрелов употреблять заряды по правилам, высочайше конфирмованным в 13-й день апреля 1804 года. Всем иностранным чиновникам, посещающим ваши суда, делать почести по их чинам, руководствуясь в том уставом государя императора Петра Великого...»
Надзор над заготовкой провизии был поручен генерал-майору Миницкому, но, поскольку тот больше маялся в приёмных и канцеляриях, основная забота пала на знакомого нам капитан-лейтенанта Луку Богдановича. В тот момент он находился в подчинении Миницкого и вызвался помочь кадетскому другу по своему желанию. Солонину приготовляли столичный именитый купец Пётр Шпанский, нарвский Пётр Печаткин и тот же Акинф Обломков, который снабжал экспедицию Крузенштерна, — он солил мясо и укладывал его в крепкие дубовые бочки по шесть пудов так искусно, что оно оставалось свежим в разных климатах в течение трёх лет.
Булочный мастер Геррат поставил крупитчатые и пеклёванные сухари. Бульон дощатый (в таблетках) не успел весь высохнуть, взяли меньше заказанного количества — по два с половиною пуда на шлюп. Если бы его налить на вылуженные жестянки и заткнуть оловянной пробкой и потом запаять, то, наверное, не имея сообщения с наружным воздухом, никогда или достаточно долго не портился.
В списках перечислялось, сколько штук и пар и на какой срок получал каждый матрос мундиров и фуфаек, брюк суконных и полотняных, рабочей робы, шинелей, сапог, башмаков, матрасов и подушек, набитых конским волосом, одеял, чулок шерстяных и бумажных, полушубков, шапок, рукавиц и других предметов, поскольку опрятная одежда и чистое бельё, освежая тело, производят в человеке бодрость и некоторым образом отвлекают его от дурных поступков».
Что касается денежного содержания, то и тут министерство не поскупилось. Оно определило давать жалованье «около восьми раз более против производимого в обыкновенные кампании», а офицерам и учёным сверх того производить столовые деньги. Ещё до отправления в путь император распорядился выдать в награду 5 тысяч рублей Беллинсгаузену и 3 тысячи — Лазареву, а всем офицерам и служителям годовое жалованье в зачёт.
Лейтенанты в год получали по 720 рублей, мичманы — 600, штурманы — от 120 до 225, унтер-офицеры и корабельные мастера — от 24 до 60, матросы — 13 рублей 11 копеек, юнги — по 10 рублей. Более многочисленной команде «Востока» отпускалось, таким образом, 11667 рублей 59,5 копейки, экипажу «Мирного» — 7928 рублей 84 копейки.
Иностранным натуралистам предлагалось платить по 300 голландских червонцев, единовременно на подъём по 100 червонцев и довольствовать их порциями по курсу на российские деньги около 200 рублей.
«Дабы побудить диких к дружелюбному обхождению », а российским морякам «доставить возможность получить от них посредством мены свежие съестные припасы и разные изделия, отпустили в Санкт-Петербурге разных вещей, могущих нравиться народам, которые почти в первобытном состоянии», — ножи, клещи, долота, тиски, буравчики, рашпили, топоры, ножницы, огнива, колокольчики, бубенцы, свистульки, пестрядь красную и синюю, стаканы, графины, фонари, свинец, перстни, серёжки, бусы, восковые свечи, нитки неводные, зеркальца, семена огородные и цветочные, калейдоскопы, зажигательные стёкла, уды рыболовные, фланель, байковые одеяла, табак... На Монетном дворе отчеканили серебряные и бронзовые медали. На одной стороне изображался Александр I, на другой — надпись: «Шлюпы «Восток» и «Мирный», 1819». Они предназначались для раздачи почётным особам и вождям вновь открытых островов.
Вместе с кипой бумаг из министерства Беллинсгаузен получил и особый пакет. В нём де Траверсе сообщал: «При сем препровождается к вам открытый лист от Министерства иностранных дел на российском, французском и немецком языках, и Коллегия иностранных дел сообщила сверх сего для предварительного сведения находящимся в чужих краях нашим аккредитованным особам об отправлении вверенных вам шлюпов. Также прилагаются при особом реестре полученные для вас от находящихся здесь иностранных министров морских военных держав открытые листы».
Но бумаги бумагами, помощники помощниками, а Фаддей хотел самолично проверить, так ли идёт загрузка провизии, все ли взяты противоцинготные средства, достаточен ли запас водки для обогрева команды в мороз, хватит ли красного вина для добавки к питьевой воде в жарком климате, имеются ли в библиотеках обоих шлюпов описания кругосветных экспедиций, морские календари на 1819 и 1820 годы, сочинения по геодезии, астрономии, навигации, разные мореходные таблицы и труды по земному магнетизму, небесные атласы.
Кроме собственных морских и астрономических инструментов он надеялся закупить хронометры и секстан лучших английских мастеров.
Позаботился Беллинсгаузен и о надёжной связи. Пригодился телеграф, изобретённый капитан-лейтенантом Александром Бутаковым. Он состоял из ящика с четырнадцатью шкивами и привязанными к ним флагами. Благодаря им любой нужный сигнал быстро поднимался на бизань-рею, и шлюпы могли обмениваться информацией в пределах видимости подзорной трубы, пользуясь «морским телеграфным словарём», составленным тем же Бутаковым. В ночное время к флагам привязывались факелы. На случай скверной видимости была разработана система сигналов с помощью пушечных выстрелов, ракет, фальшфейеров, фонарных огней.
Кружась то на кораблях, то на пирсе, Фаддей обратил внимание на долговязого гардемарина, который с неделю торчал на набережной и не решался подойти. Однажды, когда выдалась свободная минута, он окликнул юношу:
— Вам делать нечего, гардемарин?
Тот подбежал к Беллинсгаузену, отдал честь и, заикаясь от волнения, произнёс:
— Жду назначения на корабль для прохождения практики.
— Ждут дома или в штабе.
Гардемарин собрался с духом и выпалил:
— К вам хочу!
— Вы меня знаете?
— Кто вас не знает, Фаддей Фаддеевич. Я у вас такую практику пройду — век не забуду! Я науку люблю.
— Так за чем задержка?
— Из Корпуса не отпускают, велят ходить в «Маркизовой луже».
— Звать как?
— Адамс. Роман Адамс.
Фаддей вспомнил свои молодые годы, прыткость мечты. Задав несколько вопросов и услышав ответы, он убедился, что гардемарин по знаниям тянул на мичмана, а то и выше.
— Бумаги нет... — Беллинсгаузен похлопал по карманам.
— Я здесь живу, мигом! — Ещё никогда, наверное, не мчался Адамс так быстро, как в этот раз. Через минуту он вернулся с папкой, чернильницей и пером.
Примостился на кнехт Фаддей, написал начальнику Морского кадетского корпуса Карцеву.
— Отвезёшь Петру Кондратьевичу. Может, уважит...
Он просил директора альма-матер отпустить гардемарина Романа Адамса в кругосветное плавание на должность «за мичмана». Пётр Кондратьевич Карцев почёл за честь уважить ходатайство бывшего воспитанника, боевого и учёного капитана, разрешил гардемарину вступить в распоряжение командира Первой дивизии.
Не упустил Беллинсгаузен и ещё одного, быть может, наиглавнейшего для гражданина России момента. Помня о том, как в первом кругосветном путешествии Крузенштерн приказал выбросить линьки за борт, он решил поступить так же, но не столь демонстративно. Он собрал офицеров обоих шлюпов в кают-компанию «Востока».
— Господа, я пригласил вас, чтобы уведомить о своём желании по-человечески относиться к нижним чинам и матросам, — начал он несколько суховатым, официальным тоном. — Может быть, об этом говорить излишне? Вы и сами знаете, все они в столь дальний и опасный вояж вызвались идти по охоте. Потому считаю неуместным, более того, небожеским за проступки, каковые могут случиться за годы жизни в тесном пространстве корабля среди пустых морей, наказывать зуботычинами, грязными ругательствами, линьками. Я прикажу линьки не брать.