— Здравствуйте, моряки!
— Здравия желаем, ваше величество! — одним дыханием грохнуло сто с лишним глоток.
— Вольно, — полуобернулся к капитану Александр.
— Вольно! — громче крикнул Фаддей.
— Моряки! Вы уходите в неизвестные края. Будьте же отважными и смелыми, слушайтесь своих командиров. Вдали от Отечества, среди чужих племён и народов, свято соблюдайте российскую справедливость, имейте благородство, какое было у ваших отцов во время своих трудов в войне с неприятелем Бонапартом и в походах по Европе,. Желаю живыми и здоровыми вернуться на родину. Я, ваш государь, буду молиться за вас!
От громового «ура» сорвались с воды чайки, казалось, затрепетали паруса и снасти, дрогнул корпус корабля. Заиграли рожки, ударили барабаны. Не умолкало взволнованное «ура» до тех пор, пока царь со свитой не переправился на свою яхту. Из Кронштадта через Ораниенбаум он вернулся в Петергоф, куда пригласил командиров обеих дивизий приехать завтра.
За обедом в загородном дворце государь сказал Беллинсгаузену:
— Я узнал вас, капитан. Вы ходили мичманом у Крузенштерна?
— Так точно, ваше величество.
— Тогда Крузенштерн сделал много открытий. Полагаю, и вы принесёте немалую пользу наукам.
— За тринадцать лет сильно преуспели англичане да французы. Они приобрели много островов, богатых морским зверем и прочими чудесами.
Когда от хорошего вина и лакомств спала напряжённость, установилась менее парадная атмосфера, Фаддей уточнил свою мысль:
— Сейчас все моря исследованы и невозможно ждать особо важных открытий.
Государь хитро улыбнулся. Он поднял бокал, по-гусарски озорно, одним глотком, осушил его и произнёс:
— Чего гадать? Посмотрим!
Уже прощаясь, Александр Павлович напомнил:
— Надеюсь, по завершении плавания вы ответите на вопрос: что же наконец находится южнее широты, достигнутой Куком, — море или континент?.. И ещё хотел бы обратить ваше внимание на то, чтобы во время пребывания у просвещённых народов, равно как и у диких, моряки снискали бы уважение, сколь можно дружелюбнее обходились бы с туземцами, без крайней опасности не употребляли бы оружия.
Перед отплытием на борту «Востока» побывало много важных лиц. Но одного гостя встретил Фаддей не с тревогой, а с великой радостью. Иван Фёдорович Крузенштерн был уже в адмиральских эполетах, но много постаревший, хотя и не утративший прежней выправки. Отбросив церемонии, они обнялись как старые товарищи.
— Знаю, советы нынче даёт каждый кому не лень, но я всё же в дополнение к казённому слову инструкций хотел бы высказать несколько слов, — как бы извиняясь, произнёс Крузенштерн.
— Что вы, Иван Фёдорович?! — воскликнул Фаддей. — Офицеры и матросы будут вам несказанно благодарны.
Вместе обошли корабль. Адмирал им остался недоволен:
— Н-да... Не подарок.
— На переустройство времени не было.
— У нас всегда так: на охоту ехать — собак кормить. Вот и Головнин, отчаянная голова, пошёл на таком же корыте.
За ужином, устроенном в Морском клубе Кронштадта, офицеры обеих дивизий выслушали напутствие первого российского кругосветника:
— Старайтесь собирать любопытные произведения натуры для привезения в Россию, равно и оружие диких народов, их платье, украшения. Составляйте карты с видами берегов и подробным промером прибрежных мест как можно точнее, особливо тех, кои пристанищем служить могут. Не оставляйте без внимания ничего, что случится вам увидеть, не только относящегося к морскому искусству, но и вообще служащего к распространению познаний человеческих. Старайтесь записывать всё, дабы сообщить сие будущим читателям путешествия вашего...
Офицеры понимали, что плавание будет тяжёлым, но в борьбе со многими стихиями они, громко говоря, вдохновлялись подвигами россиян в недавно отгремевших сражениях. Поднималось много тостов, разгорячённые шампанским молодые мичманы выкрикивали клятвы, наиболее чувствительные вытирали слёзы. Все понимали, что в последний раз у них была под ногами твёрдая суша, а не зыбкая, ненадёжная водная хлябь.
2
Солнце уходило к закату. Давно уже набережные Кронштадта не видали такого множества провожающих, как в этот вечер. Уходили две дивизии, около полутысячи матросов и офицеров. По берегу катилось «ура», женщины уткнулись в платочки, кричали девицы, дети, толпа колыхалась, как волны перед наступлением шторма.
Снятые с якорей шлюпы на некоторое время застыли, словно не решаясь двигаться, хотя ветер натянул распущенные паруса. Матросы, облепив реи фоков и гротов, махали шапками; со сдержанной слезой смотрели на берег семейные старослужащие и унтер-офицеры, скучившись у бортов; капитаны, лейтенанты и мичманы на шканцах держали ладони у козырьков высоких фуражек. А всех вместе охватила радость тихая, задумчивая. Прощались с жёнами, детьми, любимыми, всеми людьми добрыми, не зная, через сколько лет придётся свидеться, да и доведётся ли... Прощались с родной сторонушкой, которая в эти мгновения стала до боли в сердце дорогой и желанной.
Зашумела вода под форштевнями, корабли всё же стронулись с места, начали набирать ход. Крепости ударили из пушек. Пылал в полнеба долгий летний закат. Ровный ветер могуче задул в корму, заскрипели снасти в напряжённых блоках, в такелаже, сокращая минуты расставания. Потом плоский остров стал тонуть в дымке, а далее и вовсе ушёл за горизонт.
Фаддей вспомнил, как душевно провожал Кронштадт «Надежду» и «Неву». Молодая мичманская душа тогда горячо впитывала всё увиденное. Но только сейчас Фаддей осознал цену быстротекущего времени. Его нельзя ни вернуть, ни хранить, сдавая излишки в архив, ни брать по мере надобности. На ум пришли слова Сенеки: «Всё не наше, а чужое. Только время — наша собственность». И он решил ценить эту единственную вещь, которую нельзя возвратить обратно при всём желании.
К Копенгагену пришли на десятые сутки. Шлюпы Второй дивизии, вместе уходившие из Кронштадта, уже стояли на рейде. Но не вперегонки же играли, «Востоку» всё время приходилось убавлять паруса, чтобы не убегать от более крепкого, но менее ходкого «Мирного».
Здесь от полномочного российского посла Николаи Фаддей узнал, что натуралисты Мартенс и Кунде отказались участвовать ® русской экспедиции. Беллинсгаузен попросил найти в Копенгагене охотника занять эту учёную должность. Один молодой человек было решился, однако воспротивились родители. Они увезли отчаянного отпрыска за город и не отпускали до тех пор, пока шлюпы не ушли.
Таким образом, экспедиция лишилась надежды делать обретения по естественной истории. Утешала надежда поискать натуралистов в Англии, или в крайнем случае по возвращении предоставить материалы людям знающим, отличить известное от неизвестного.
В Копенгагене Беллинсгаузен и Лазарев посетили управляющего королевским архивом морских карт контр-адмирала Левенерна. По тому, как тепло он принял моряков, было видно, что трудится с величайшей ревностью. Датчанин снабдил русских некоторыми картами, объяснил лучший способ употребления секстанов, посоветовав приделать к ним коротенькую тумбочку вместо длинной, никчёмной. Беллинсгаузен из учтивости поступил по совету адмирала, но потом убедился, что это новшество приносит мало пользы. Зато машины для очистки воды, рекомендованные тем же пылким адмиралом, оказались как нельзя кстати.
Побывали офицеры и в башне, где располагалась обсерватория. Вход в неё по наклонной плоскости вёл до самого верха, подобно внутренней части улитки. Через телескопы рассматривали они чистенький, прилизанный Копенгаген, красивые окрестности, пролив Зунд.
За время плавания от Кронштадта до Копенгагена Фаддею пришлось сделать первое открытие, пусть прозаическое, но важное. Команду кормили по рациону, утверждённому Петром Великим, то есть в воскресные дни матросам положили по фунту, а в будни по полфунта говядины, её варили в кашице, в среду и пятницу давали горох, к ужину густую кашу с коровьим маслом. Такой рацион показался больно уж скромным. Фаддей приказал на обоих шлюпах ежедневно по фунту мяса, а в воскресенье — полтора. Его варили в щах с разной зеленью, сверх того каждый служитель помимо чарки водки получал кружку пива. Хорошая и сытная пища нужна была особенно в начале похода. Она, по мнению командира, как бы приготовляла людей к предстоящим трудностям.