Ледяные острова всё более сплочённо начинали окружать корабли и опасно вставать на пути. Фаддей проговорил:
— Придётся ложиться на норд-ост. Здесь мы тоже к югу не пройдём. Прикажите и «Мирному» переменить курс.
Когда старший помощник вернулся с телеграфа, Беллинсгаузен спросил:
— Как вы находите команду?
Завадовский ответил с осторожностью:
— Пока все здоровы.
— А корабль?
Иван Иванович взглянул на капитана с усмешкой:
— Вам ли спрашивать, Фаддей Фаддеевич?
— Хочу услышать ваше мнение.
— Шлюп тяжело болен. Паруса и оснастка давно требуют исправления. Дров почти не осталось. Думаю, и на «Мирном» не лучше.
— До Новой Голландии нам предстоит обширное плавание. Хватит ли припасов?
— Если сдвинемся к тёплым широтам, должно хватить.
— Вызывайте Лазарева!
— Есть! — козырнул Завадовский и легко, по-молодому скатился со шканцев.
Фаддей прошёл в свою каюту, развернул карту — большой лист с тонкими линиями ломаных курсов, датами, значками приметных погодных явлений. Северней кружил пунктир ещё одного пути — Джеймса Кука. Англичанин, выйдя из Кейптауна, тоже пытался пробиться здесь к полюсу и с наступлением бурь направился к Новой Зеландии. Фаддей же хотел идти к Порт-Джексону в Новую Голландию. Он прикинул расстояние — вышло более трёх тысяч миль с четвертью по прямой. На крюки из-за ветров и течений понадобится ещё тысяча... Так или иначе, но следовало оставить попытки достичь Южного материка, а идти как можно скорей к обитаемой суше. О решении следовало объявить капитану «Мирного».
Второй шлюп шёл в кильватере, но по причине дальности не скоро выполнил приказ. Завадовский сигнал повторил двумя пушечными выстрелами с ядрами, положив корабль в дрейф. Наконец появился Лазарев. С мрачным видом он направился к командиру и с порога объявил:
— У меня умер матрос. Медик-хирург Галкин употребил все старания, но тщетно.
— Почему не сообщили ранее? Возможно, Берх бы помог.
— Опасался телеграфом огласки.
— От чего же скончался? Цинги, ревматизма?
— От нервной горячки. Проще сказать, от непереносимой тоски по родине.
— Так, — Беллинсгаузен припечатал ладонь к столу. — Первая жертва Южному полюсу...
— Боюсь, не последняя. — Лазарев снял фуражку, оглянулся, куда бы пристроить её, бросил на шкафчик в углу.
Оба капитана в этот момент подумали об одном и том же. Они вспомнили, как при швартовке у острова Мадейра в самом начале плавания Кука, когда бросали якорь, канатом захлестнуло и утянуло на дно бухты штурманского помощника «Индевра». Его вытащили мёртвым. Однако ни на Кука, ни на команду эта смерть не произвела удручающего впечатления. Нельзя сказать, что человеческая жизнь ценилась тогда дешевле. Просто смерть в те времена воспринималась со стоическим спокойствием. Мол, не повезло, не судьба... Для мореплавателей смерть была неизбежной и неотъемлемой частью существования. Капитаны считали удачей, если домой возвращалось семьдесят из ста. Однако русским плавателям, вышедшим не на боевые действия, а для научных мирных целей, потеря даже одного матроса показалась утратой тяжёлой, невосполнимой.
— Какие ещё напасти случились? — вздохнув, спросил Фаддей.
— Уже докладывал...
— Выпить хотите?
— Благодарствую, — Михаил Петрович отказно качнул головой.
— Тогда прошу выслушать моё намерение. — Начальник экспедиции хотел сказать как-нибудь попроще, теплей, но на ум помимо воли пришли слова казённые, приказные: — Я решил оставить большие широты и следовать в Порт-Джексон. Смотрите на карту! Здесь, в точке пересечения пути капитана Кука, мы разделимся, дабы осмотреть больше пространств в широтах, ещё не обозреваемых европейскими мореплавателями. Вы пойдёте северней, а я — южней. Встреча в Джексоне.
— У вас больше народу, не отдать ли вам на этот путь Дионисия? — предложил Лазарев.
— Было б хорошо, Михаил Петрович.
— Тогда присылайте за ним шлюпку.
Он постоял немного и вдруг порывисто обнял командира:
— Прощайте. Не знаю, скоро ли увидимся.
— Держитесь. А команде передайте нашу общую скорбь о погибшем товарище.
В пять пополудни флагман семью пушечными выстрелами подал сигнал «Мирному» идти намеченным курсом. Лазарев ответил двадцатью залпами, после чего поднял все паруса и пошёл на северо-восток. Как всегда при расставании, люди загрустили. До сих пор, несмотря на то, что «Восток» ходил несравненно скорей «Мирного», матросы не разлучались. Правда, лазаревцы несли форсированные паруса, чтобы иметь возможно быстрый ход, но они знали, что рядом шли товарищи, готовые к помощи в любую минуту. Теперь же они оставались одни-одинёхоньки среди пустынного океана.
Как нарочно, вскоре поднялся жестокий ветер. В куски изорвало фок-стаксель, удержались только гафельные трисели. Утешало лишь то, что реже стали попадаться ледяные острова. Положение «Востока», шедшего тремя градусами южнее, оказалось несравнимо опаснее.
И было из-за чего. Шквал положил шлюп на бок и понёс с великой скоростью. Марсовые убрали почти все паруса. Однако шторм крепчал, разворошив океан. Пришлось снова вызывать всех наверх, чтобы взять риф у марселей и спустить брам-стеньги. Они гнулись в дугу, готовые обломаться. Лопнул грот-стаксель-фал. Его убрали, заменили новым. Но тут порвало грот-марса-шкот, грот-стаксель и бизань-стаксель-шкоты. Положение шлюпа стало угрожающим. С зарифленными марселями, фоком и гротом корабль нёсся мимо ледяных громад точно бешеный. Он зарывался носом, сильно раскачивался и черпал бортами воду. Устоял один фок-стаксель. Фаддей приказал скорее спустить его, чтобы иметь целым хотя бы один парус. Ревел ветер, до необъятной высоты вздымались волны, треск всех частей шлюпа заглушал остальные звуки. Среди по-авральному работавших людей только капитан оставался недвижим и спокоен. Через рупор он отдавал чёткие команды. Налицо были все признаки отчаянной ситуации, но именно для таких испытаний и рождались моряки, подобные Беллинсгаузену. Он управлял матросами, будто не происходило ничего страшного. Даже в тот момент, когда штурман закричал с бака: «По курсу льдина!» — и у всех застыло сердце от ужаса при виде вздымающейся из воды глыбы, на две трети выше грота, Фаддей громко, но в то же время привычным тоном отдал единственно верную команду:
— Фок-стаксель поднять! Руль на ветр на борт!
В первые минуты корабль продолжало нести на айсберг, словно тот притягивал магнитом, но затем нос неторопливо и нехотя повело в сторону. Льдину пронесло под кормою. Но тут показалась другая по соседству, ещё выше первой. Она могла бы играючи проломить борт и свалить мачты.
— Руль от ветра!
Волна, вышедшая из-под шлюпа, отодвинула громадину на несколько саженей и пронесла у самого штульца — бокового свеса с кормы судна. Одна из волн ударила в конец бушприта так, что разогнуло стальные крюки. Капитан приказал Завадовскому как можно скорее скрепить верёвками стоячий такелаж. Капитан-лейтенант с кучкой самых бесстрашных матросов расторопно выполнил работу и этим удержал бушприт и мачты на месте.
Больше недели не утихал шторм. Больше недели шлюп находился на волоске от гибели. Люди изнемогали без пищи и сна. Нет, нисколько не сгущал краски Беллинсгаузен, а, наоборот, приуменьшал горечь, когда уже из Сиднея диктовал письмо маркизу де Траверсе:
«Потом ночи сделались продолжительнее, в течение коих плавание делалось весьма опасным и могло быть бедственно; густая же мрачность и непрестанно почти шедший снег и среди самого дня не позволяли часто видеть предметов далее 50 саженей. К тому же приближение времени равноденственного, при коем по большей части случаются бури, в которые невозможно избегнуть бедствия, находясь между льдов, среди коих около двух недель сряду имел плавание и видел беспрестанно умножающиеся ледяные острова, между коими начинали показываться и множество кусков льда; притом плаванию нашему прошло 104 дня, в продолжение коих претерпели великие трудности как от непрестанных крепких ветров, так от мрачной и ненастливой погоды и весьма часто шедшего снега; паруса и снасти в сие время по большей части были обледеневшими, отчего и управление самым судном не токмо тягостно, но и весьма затруднительно.