Все таковые причины, но более встретившаяся густота льдов и продолжительность ночей, побудили меня решиться оставить большие широты и войти в меньшие.
9 марта претерпел великую бурю, что невозможно было иметь ни одного паруса, и я в сие время находился в худом положении между льдов».
Однако и после льдов и бурь ветры не ослабевали настолько, чтобы прекратилась качка. От непрерывного движения палуб люди начали слабеть. Лазая по снастям наверх, они стали чаще падать и ушибаться. Однажды от большого волнения шлюп так качнуло, что священник не удержался на ногах. Штурман Парядин бросился помочь ему, но по неловкости свалился и ударился головой о продольную переборку в кают-компании. Дионисий оказался удачливей, ибо упал на штурмана и удивился, увидев спасителя лежащим на полу с разбитой головой. Лекарь Берх сделал перевязку, и Парядин помаленьку выздоровел.
На этом пути на карте английского картографа Аарона Эрроусмита был изображён остров Компанейский. Однако напрасно кружил Беллинсгаузен по отмеченным координатам — острова он так и не обнаружил, поскольку в обозначенной широте и долготе его попросту не существовало.
Тогда капитан взял курс к южной оконечности Вандименовой земли — Тасмании. Её увидели на третьи сутки хода. Останавливаться там не стали из-за большого волнения, бросавшего шлюп всячески, и ещё одной напасти, которой боялся начальник экспедиции пуще всего.
Осматривая матросов, штаб-лекарь Яков Берх заметил у старослужащего Губея Абдулова и молодого марсового Степана Сазонова синие пятна на ногах. Люди жаловались на слабость, боль в суставах и мышцах, у них кровоточили десны и шатались зубы. Берх посчитал положение настолько серьёзным, что доложил капитану.
— Налицо признаки цинготной болезни, — сказал он. — Как мы не сберегали команду от неё, она пришла.
Кук спасал своих матросов от цинги тем, что под угрозой порки заставлял есть свежее мясо, фрукты и, главное, непривычную для британских желудков кислую капусту. Его люди несли мало потерь от этой болезни. На русском шлюпе квашеной капусты было вдоволь, но давно истощились запасы фруктов, кончились экстракты смородины и шиповника, богатые аскорбиновой кислотой.
— Чем вы лечили матросов, когда увидели болезнь?
— Отваром из сосновых шишек.
Фаддей вспомнил про совет адмирала Грейга использовать для лечения лимонный сок для приёма внутрь и растираний. Алексей Самуилович прибегали нему, когда плавал в Средиземном море, и в лимонах там недостатка не было.
— У нас остался лимонный экстракт? — спросил Фаддей.
— Очень мало.
— Велите фельдшеру растирать им ноги и давать пить хотя бы понемногу. И давайте матросам свежее мясо вместо солонины.
Помявшись, Берх сказал:
— Боюсь, бараны и свиньи тоже заразились цингой. Несколько голов околели, у других распухли конечности, они с трудом жуют сено и другой фураж.
«Надо поворачивать к Новой Голландии, и чем быстрей, тем лучше», — подумал Фаддей с горечью.
Уж если мокрота и холода стали умертвлять животных, которые содержались в трюмах в относительном тепле, то как же ещё держались матросы, находясь в постоянной работе на стылом воздухе?..
Вдобавок захворал Завадовский. Сначала думал, просто простудился, но поднялся жар, стал душить кашель. Берх определил: воспаление лёгких.
7
Как ни блистательно пылали сияния, сколь ни величественно высились ледяные острова, а всё же более счастливо жили люди в тепле и под солнцем. Истерзанный шлюп вышел из царства вечной зимы, и на время задувший попутный ветер погнал его в царство вечного лета.
Но всякое сильное желание редко сбывается без препятствий. Попали в штиль, потом встречное течение отнесло от севера к югу. Правда, было за десять градусов тепла и тихие ночи, каких давно не видывали. До восхода луны море казалось совершенно чёрным, поблескивало лишь местами. Венера медленно катилась под горизонт, то блистая, то с кокетством проглядывала сквозь флёровые облака, то пропадая за тучами, пока не исчезла совсем.
После Тасмании небо очистилось, заметно потеплело. Фаддей отдал приказ сушить паруса, отворить все люки, начать генеральную приборку. Матросы начали вытаскивать из сырых помещений постели, мокрую одежду, стирать бельё, мыть палубы, чинить во время штормов порванное имущество. Все находились в приятной деятельности, хотя совсем недавно никто не выходил наверх без необходимости.
В первый день Пасхи все оделись в летнее праздничное платье, отслушали заутреню, произнесли молитвы, вторя могучему басу Дионисия. После разговлялись куличами, шутили, забавлялись нехитрыми играми. На баке стояла кадка с водой и жестяной ящик, где тлел фитиль. Здесь вокруг Олева Рангопля собрались матросы и, дымя трубками с задиристой махоркой, слушали, как вдохновенно бесстрашный марсовый рассказывал старинную эзельскую легенду. В детстве Фаддей слышал её от захмелевшего Юри, отца Аго, деда Олева. Юри напевал стихами. Олев же передавал её в более понятных для восприятия словах под мягкий шелест волн, при тёплом пасхальном вечере.
В давние времена у людей и зверей будто бы существовал один язык. Люди понимали язык зверей, и звери повиновались им. Но язык этот служил для будничного употребления. Однажды все твари собрались, чтобы научиться праздничному языку, то есть пению, — в отраду себе и для прославления богов. Собрались все, в ком были жизнь и дыхание. И спустился к ним Ваннемунне, бог пения. Раскидал свои кудри, оправил одежду, разгладил бороду и ударил по струнам.
Реки остановили своё течение, ветер забыл свою резвость, деревья, звери и птицы напрягли слух, даже эхо, любящее передразнивать, притаилось за лесом.
А пел Ваннемунне о величии неба, великолепии земли, красоте берегов и моря, о счастье и горе человеческого рода.
Но каждый слушавший понял своё. Деревья почуяли веяние при нисхождении бога и переняли шум. Реки вслушались в шелест его одежды и журчанием своим стали подражать этому шелесту. Ветер поймал на свою долю самые резкие звуки. Из зверей же одних поразил скрип колков, других — звон струн. Певчие птицы, особенно соловьи и жаворонки, переняли мелодию. Всех меньше досталось рыбам: высунув их воды свои головы лишь по уши, они видели только движение губ Ваннемунне и научились подражать им, но остались немы. А вот человек понял всё: оттого и песни его доходят до глубины души и до обиталища богов...
Чем скорее шли к Новой Голландии, тем больше разговоров затевалось вокруг неё. Матросам было проще: они хотели там отогреться и найти приют. Но молодых офицеров занимала судьба этой земли обетованной. Только Фаддей кое-что слышал о далёкой стране. Однако, чтобы рассказать о ней, придётся нарушить хронологию повествования и вернуться к поре лейтенантской молодости Беллинсгаузена, когда он вернулся из первого кругосветного плавания и случай свёл его в Морском клубе Кронштадта с Леонтием Андриановичем Гагемейстером[46]. Именно этот великан чуть ли не двухметрового роста с курносым русским лицом и смущённой улыбкой, без протекции и покровительства, почему-то приглянулся тогдашнему министру коммерции Николаю Петровичу Румянцеву, и он назначил Гагемейстера капитаном «Невы», на которой ходил Лисянский, зафрахтованной для Российско-Американской компании. Гагемейстер первым из россиян побывал в Новой Голландии. Он-то и поведал Фаддею об этой стране и удивительной судьбе тогдашнего губернатора Уильяма Блая.
46
Имя этого морского офицера незаслуженно забыто. Уроженец Прибалтики, он окончил Морской корпус, посвятив себя морю. Служил на Балтийском флоте, воевал в Атлантике и Средиземном море, в 1828—1830 годах совершил кругосветное плавание, был президентом Российско-Американской компании.