Потом Али арестовали еще с одним учителем, который был старше его вдвое. За антисоветскую националистическую (ингушескую) деятельность. Али сказали, что он еще в тринадцать лет был антисоветским: написал националистическое стихотворение. Им хотели приписать организацию из двух человек. Главным хотели сделать пожилого учителя, потому что он мог влиять на молодого. «Он на меня не влиял, — сказал Али, — я на него влиял». Им дали по четыре года. «Нет у нас волков, Али, нет».
— Нас не принимают в вузы, — говорит Али, — нас боятся учить, боятся, чтоб мы что-нибудь не поняли. Народ не понимает, он боится, когда нет интеллигенции. В нашем языке нет многих слов: свобода, труд, нет слова «интеллигенция». Нас двести пятьдесят тысяч. Двухсотпятидесятитысячное стадо горцев. Оно, кажется, у Кафки ходило без голов. Горцы: когда наш народ исчезнет, высоко в горах навечно застынет скелет волка. Исполинского волка. Это будет последний волк мира. Злорадные горцы.
— Нет у нас волков, Али, нет. — Если бы я знал, что завтра умрет мой язык, я умер бы сегодня. Я не имел зла ни против какого народа, но нам много причинили горя. Я могу показать рукой на тех, кто совершил это преступление. Они ходят рядом с вами, вы их видите, у них улыбающиеся лица. Они совсем не страдают от того, что загубили тысячи.
— Нет у нас волков, Али, нет. — Мне было девятнадцать, когда забрали. Я был гордый, кроме гордости у меня ничего больше не было. Я совсем не знал, как держаться. Но позже ко мне подошел следователь и сказал: «Ты ведешь себя, сопляк, как шпион!»
— Вы имеете в виду — стойко?..
Тот старый поэт икс, всю жизнь он провел в тюрьмах, в изгнании, вдали от родных гор. Тот старый икс вернулся домой слабым, как и его народ. Он так и не написал что-либо значительное для своего народа. Он умирал и говорил: «Я так хотел вам что-то сказать, горцы, я должен был столько вам сказать, горцы». Он умер, так и не сказав больше ничего, кроме этих слов. «У нас нет волков, Али, нет...»
Али черный, как его горы, он весь мокрый. Али толкает деталь за деталью на рейсмус. Али шлифует. «Вы видите эти жилы? Может ли в них течь кровь горца? Пусть она течет у себя в горах. Ей нечего делать в океане. В чужом океане». — «Зек, подойдите!» — Зек подходит. В его лице достоинство. И мудрые глаза. Этот зек с гор. «Почему вы, заключенный, не здороваетесь?» — на него две призмы красных глаз. В них синие прожилки. Это, должно быть, с перепою. Это какая-то хищная маска. Маска жира и человеческой злобы.
Бегут. Спотыкаются. «Ваш бродь... ваш бродь... Хах, хах... иггг-ий... тов... товар... хах... хах... товарищ... иг-ги... товариш начальник Дубровлага полковник Громов...» Споткнулся — упал... Не шевелится, в глазах мольба. В глазах страх: страх: хех... хех... «В бур!.» — «За что, начальник, ттавар?... — «На вас!.. Вот ваша, заключенный, как фамилия?» — «Нет у нас волков, Али, нет» — «Вы видите эти жилы? Может ли в них течь кровь горца? Пусть она течет в горах. Ей нечего делать в океане. В чужом океане!» — «Моя? Али Хашагульгов!» — «Не Али, а заключенный Хашагульгов! Вам пять суток шизо!» — «За что, начальник?» — «Нада на другой раз здароватца с начальством!» — «Но у нас в горах приветствовать человека, значит желать ему здоровья. А я не хочу желать вам здоровья!..».
■
Наипреступнейший народ в мире — украинцы. Они самые подлые. Подойдите и посмотрите им в глаза — они подлы. В них что-то такое живет, чего стоит опасаться. Украинцев опасаются. Попробуйте не опасаться их, они сделают с вами такое, что потом сам черт не разберется. Потому что они самые заядлые в мире самостийники[6]. Это у них есть. Они очень живучи. Наступите им на хвост, они оставят его и убегут. А потом им хвост вырастет второй раз. В лагере они чувствуют себя, как дома. Украинец вывесит на березу сушить онучи. На березе нельзя сушить онучи. Они к ней не подходят. Никакой тебе красоты. Но попробуйте ему об этом сказать! Подойдет и покажет свои злодейские глаза. Ох, эти украинцы! Их тут больше всего, и поэтому они такие наглые. Они, знаете, такие невоспитанные.
Но если бы только эта беда. А то еще заядлые националисты, «щирые»; где только есть возможность, там и лезут со своим языком. Зек-русский, зек-литовец — все, знаете, ни встать, ни сесть, а что-нибудь да скажут по-украински. Если бы только зеки, а то мусор и тот говорит: гаразд, погано, лихо, добре... Через несколько лет лагерь вообще может перейти на украинский язык. Кнут говорит. Даниель говорит. Потом этот финн тоже. А знаете, даже на той Украине ни разу не был. Это уже не национализм, а явный шовинизм.