— Но, тётенька… Не могу же я нарочно стонать?
— Учись! Не научишься вопить и голосить, не стану тебе помогать, ни корочки не получишь больше. Ну, стоит ли помогать такому ослёнку, который из-за своего упрямства через месяц всё равно с копыт долой!
Белочка медленно протягивает свёрток с едой.
— Возьмите, тётя… Я не стану учиться реветь.
Дора изумлена, Дора растеряна:
— Ешь, моё дитятко, ешь… Я ведь… э-э… только добра тебе желала, ну, попугала немножко, чтобы ты меня послушалась. Ведь убьют тебя на хуторе Чадуров, убьют… Э-э… был у меня на уме ещё один совет… хитроумнейший совет.
— Скажите, тётенька!
— Э-э… не стоит. Ты же львёнок, готовый ринуться прямо на охотничью свору. Ну, побегу. Как бы не хватились…
Дора украдкой, по пшеничному полю, возвращается на хутор. Белочка же, взобравшись повыше, поворачивается лицом к кузнице, к разграбленному домику, такому милому, такому дорогому. А потом раскрывает свёрток и, заработав зубами, думает: «Хитроумный совет… Что бы это могло быть?»
«ОК-КУ-ПА-ЦИ-Я!»
На батрацкой половине Дора раздаёт обед.
— Не суп, а помои! — возмущается Голиаф, помешивая ложкой горячее варево.
Голиаф высокий, плечистый, с мускулистыми руками, не молодой, но ещё и не старый — лет пятидесяти. Он давно батрачит у Чадуров, на нём лежат все полевые работы.
Дора подносит палец к губам:
— Тсс! Оккупация… Э-э… Нам ли, маленьким людям, связываться с госпожой Чадур?
— Слушай, Дора, а как там с Белочкой? — вспоминает Голиаф про самого маленького человека.
— И не спрашивай! Э-э… Вчера мадам снова вопила: «Калёным железом выжжем на всей земле коммунистическую заразу!»
После обеда прибрав стол, Дора вздыхает:
— Ни минуты передышки! От темна дотемна тебя как клин в колоду…
Голиаф, помяв в пальцах седоватые, отвисшие усы, глухо произносит:
— Оккупация!
Здесь же ещё и третий — подросток лет тринадцати. У него веснушчатое лицо, худые щёки, нос с горбинкой и большие уши. Это Жан, дальний родственник Голиафа. Парнишка только собрался взглянуть в маленькое, круглое, как монета, зеркальце. Но Дора выхватывает зеркальце у него из рук:
— Э-э… Мадам выползла из амбара.
— Чтоб она ногу сломала! Нанялся пастухом, а она то и дело гонит либо косить, либо пахать. Что хочет, то творит, никакого ей закона.
— Э-э… Оккупация! — Дора разводит руками.
Жан поворачивается к окну, лицом на восток.
— Ну когда же? — вырывается у него. — Когда же наконец вы вернётесь?
— Молчи, сумасброд! — Дора затыкает ему рот передником. — Услышит мадам хоть словечко — сразу узнаешь, о чём напевает ветер тем, кто висит между небом и землёй…
Выгнав людей на работу, Чадуриха идёт в свои комнаты на хозяйской половине. У веранды она останавливается и проводит рукой по подбородку. Н-да, жарко, всё лицо мокрое.
— Перестань жарить! — злится мадам на солнце и топает ногой, словно кричит на Белочку.
В столовой хозяйка снова останавливается. Рядом, в гостиной, возня: там кто-то пищит и ругается… А, это Герта! А ещё кто?
Вдруг в гостиной раздаётся крик и звон разбитого стекла. Перепуганная хозяйка распахивает дверь. Большого оконного стекла как не бывало, осколки валяются на полу. Белолицая Герта со штопальной иглой в руке визжит:
— Зверюга! Вот прикажу — тебя расстреляют!
— Абер, Гертхен! — тяжело дышит хозяйка. — Что тут происходит?
— Ах, муттер… Этот кот, этот Мурлис-Гурлис, настоящий большевик. Чуть тронула иглой — он сразу в окно!
— Абер, Гертхен! — ласково упрекает мать. — Ну зачем так… иглой? У кота кошачий ум, он не то что человек, которого наказанием можно отвратить от лжи и высокомерия, — заканчивает она словами, услышанными на фашистском митинге.
— Ах, муттер, — Герта капризно надувает губы, — этот противный Мурлис-Гурлис так и смотрит, где Белочка.
— Лучше бы ты Белочку кольнула, — улыбается мать. — Пусть не приваживает кота.
В передней стучат сапоги. Чадуриха, как на пружине, сразу туда. Пришёл Адольф, тот самый рыжеватый молодчик, который затянул петлю на шее бабушки Ажи.
— Ах ты мой ястреб желанный! — Хозяйка падает на грудь гостя. — Я так ждала… Всю неделю тосковала о тебе!
— Да брось, Эмилия! Думаешь, я не знаю? К тебе же тут зачастили пьяные фрицы.
— Абер, дорогой, зачем упрёки?.. Разве я могу осмелиться отказать им от дома? Ок-ку-па-ци-я! А тебя я люблю, люблю…
— А если вдруг твой старый Чадур вернётся из дальних стран?