Брусничное болото Белочке знакомо. Оно недалеко от горки Мелнисов, но Белочку одну на болото никогда не пускали — там водились гадюки. Даже когда она шла с мамусей по ягоды, то всегда обувалась. Но сегодня Майга смело пускается в путь босиком… Об одном только не может она думать без содрогания: бабушка, бабуся, а вдруг на твоей могиле, свернувшись в клубок, греются змеи?
Девочка выломала палку. Вот уже болото… Но где же могила? Как жаль, что она не расспросила тётушку Дору. Теперь будешь искать, бегать, плакать, но так и не найдёшь…
Стоп! А это что? В ярко-зелёный брусничник ведёт еле заметная тропинка.
Майга идёт по тропинке и вскоре видит низенький, убранный жёлтым песочком холмик. А на нём цветы, цветы!
Белочка, плача, опускается на могилу бабушки. Горячими ладонями она поглаживает песок. Под ним спит родная, милая бабушка, убитая бандитами и всеми забытая.
Нет, неправда! По обеим сторонам могилы высажены берёзки. И цветы-то садовые: анютины глазки, георгины, левкои… Значит, не только она помнит о бабушке. Есть на свете и другие люди, которым дорога память о старой Аже.
Белочка склоняется низко-низко, её волосы ложатся на жёлтый песок. А ведь и такого песка здесь нет. Его нанесли сюда вёдрами…
В кустах крушинника кто-то негромко кашлянул. Белочка вскакивает в испуге. Что делать? Куда бежать?
— Деточка, подойди-ка сюда, — подзывает тихий голос.
Страх как рукой сняло. Это же дядя Адам, хозяин трусливого Серко, понаделавшего тогда шума у кузницы.
— Ты почему, доченька, не на кладбище вместе с другими?
— Я? Я… А вы почему, дядя, не на кладбище?
— Я? Как тебе объяснить, малышка… Не к лицу мне вместе с палачами тянуть аллилуйю на роскошных могилах. Да и что поминать? Как те покойнички измывались над трудовым народом?
— Но ведь вы тоже, дядя Адам, хозяин.
— Твоя правда, малышка… Только я-то такой хозяин, который пересчитывает каждое зёрнышко в закромах: а хватит ли до нового урожая? Эх, малышка, от таких хозяев, как я, до таких, как Чадур, неделю скакать — если верхом. А пешком и месяца не хватит. Я вот по-своему поминки устроил. Навестил сегодня три такие могилы, как эта.
Белочка смотрит на солнце. Ого! Оно уже строит из теней причудливые частоколы, стены, башни…
— Я побежала, дядя Адам, мне ещё в наш домик нужно успеть.
Дядя Адам мрачнеет.
— Я уже побывал в вашем домике. Не ходи, малышка! Пустые стены… Там и у чужого защемит сердце. Нет, не пущу тебя!
Адам берёт девочку за руку, отводит подальше от могилы. Они присаживаются на корягу.
— Слух дошёл до меня, малышка, что бесноватая мельничиха хочет сжить тебя со света. Так вот, я посоветовался со своими. Поможем тебе, чем только сможем. Туесок с маслом, мясцо в мисочке… Надо только договориться, куда ставить.
— Дядя Адам, а вы сами…
— Ну вот, распищалась! Сравнить с тобой, несчастным заморышем, так мы ещё пока едим, как волы… Знаешь мостик через канаву у старой лесопильни?
— Знаю.
— К концу недели сбегай туда, сунь руку под настил…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«СМЕРТЬ ПРЕДАТЕЛЯМ!»
Голиаф проснулся после полуночи. Погода резко переменилась, сразу стало холодно. На дворе разыгралась метель, ветер ревёт, как на море во время шторма.
Старый батрак начинает разматывать клубок воспоминаний. Голиаф… Да какой он Голиаф! В паспорте точно записано: Янис Са́лминь. Но юноша рос таким жилистым, плечистым и сильным, что соседская Юлите как-то воскликнула игриво: «Не буду с тобой танцевать! Боюсь… Ты же, как Голиаф. Сожмёшь — и из меня дух вон».
Голиаф, как рассказывают древние легенды, был сказочным великаном и силачом. Прозвище это так и осталось за Янисом; даже в Сиполайне мало кто помнит настоящее имя угрюмого батрака.
В комнате глубокая тьма, и всё-таки Голиаф рассчитал правильно: сейчас около трёх, дело уже идёт к рассвету. За долгие годы батрацкой службы он наловчился даже ночью, в постели, точно определять время и погоду. Удары ветра по крыше, стон оголённой сирени за окном, дребезжание окон и другие приметы ясно говорят: зима оскалила свои острые зубы.
Как чувствует себя Белочка там, на сеновале?
Чадурский батрак поворачивается на другой бок. С годами сила его ослабла, однако он ещё такие тяжести ворочает, что другим не под силу. Но найдётся ли хоть один человек, который мог бы пожаловаться: «Голиаф меня избил… Голиаф меня обидел»? Нет таких!