Майга подсовывает дарёную рукавицу:
— Там чего-то ещё не хватает. Вот вам третий листок.
Взглянув внимательно в окно, дядя произносит скороговоркой:
— «Горячо целую. Твоя мама Милда Мелнис».
ВОТ ТАК ВСТРЕЧА!
Белочка ждёт. Скорей-скорей бы познакомиться с той тётенькой, которая ела из одного котелка и пила из одной кружки с Милдой Мелнис.
Проходит день. У Доры глаза вроде покраснели, но говорить она ничего не говорит. Молчит и девочка. Ведь во всех своих чудесных письмах — решительно во всех! — мамуся крепко наказывала: лишнего не расспрашивать, лишнего не рассказывать.
Проходит второй день. Ночью у Белочки сон тревожный. Двери часто скрипят…
Однажды в бороде Голиафа она замечает соломинку. Да-да, в эти дни соломинки так и цепляются к Голиафу и Доре. Но оба старательно снимают их с одежды и бросают в печь.
В ожидании и неведении медленно, тягуче проходят дни. Но вот Белочка просыпается среди чёрной ночи. Её трясёт Дора. Сон склеивает глаза, руки не вытащить из-под одеяла.
— Белочка, идём, милая, — шепчет старая женщина. — Э-э… тебя тётя ждёт…
Сон мигом слетает с Белочки. Как тени, они проскальзывают через двор и входят в сарай. Дора впереди, она только изредка трогает руку девочки. Вот они лезут на сеновал. Лестница скрипнула, обе тотчас замирают.
Сеновал над хлевом набит сеном и соломой. Они находят узкую щель, пролезают в неё — и вот уже Белочка скатывается в какую-то тёмную соломенную пещерку. Там её обхватывают тёплые руки.
— Пришла? — Девочку целуют жёсткие горячие губы. — Наконец-то пришла!
К чему такие нежности? Ей не терпится узнать про мамусю. Здорова ли она? Почему её прозвали Осой?
Но спросить сразу, напрямик, она не решается. Начинает исподволь:
— Тётя, а вам там, в лесу… не встречалась ли некая Милда Мелнис?
— А как же! Но говорить о ней мало радости, — еле слышно шепчет тётя.
— Почему? — Девочка пугается. — Что с ней — не приключилось ли несчастья?
— Ш-ш, потише… Ленивая! Всё норовит на боковую, а вот к котлу всегда прибегает первой!
— Неправда!
— Ш-ш… Ну, пускай бы набивала пузо, но покажи себя и в бою. Кто на пост, кто в наступление, а у неё всегда зубы болят!
Что она говорит!.. В сердце Белочки вот-вот вспыхнет недобрый огонь. Но вдруг девочку осеняет: ведь когда-то точно так же шутили в маленьком домике кузнеца! И она кричит:
— Мамуся!
— Ш-ш, тише!..
…Белочка подметает пол на батрацкой половине. Её так и тянет поделиться с кем-нибудь своей радостью. Но война, оккупация. Хочешь раскрыть рот — говори шёпотом. А кому? Тому, кто сам вечно нем. Вот девочка и шепчет метле:
— Моя мамуся — славная партизанка. Она очень-очень болела, даже боялась позвать меня к себе, потому что я бы плакала. И напрасно! Скажи, ты меня часто видела плачущей? Теперь мамусе куда лучше. А в лесу ей было очень плохо. Мороз, фашисты наседают, никаких лекарств. И тут дядя Ванаг сообразил. Он умный-преумный, весь мир исходил со своим мешочком. И друзей у него не счесть: на Га́уе, на Огре, на Да́угаве… Вот дядя Ванаг и говорит: «Оса умирает, в лесу ей оставаться нельзя». И такое он придумал, такое… Жаль, тебе всё равно не понять, ты ведь только метла. Мамуся говорит, узнала бы про это госпожа Чадур, со злости кинулась бы в Дабриту. Словом, мамусю тайком доставили сюда, к нам, в Чадуры. И неспроста. Тётя Дора, оказывается, умеет ухаживать за ранеными и больными. Она ещё тогда научилась, давным-давно, когда была первая страшная война. И, кроме того, партизаны решили, что у Чадуров самое надёжное место. Здесь мамусю никто искать не станет, никому в голову не придёт, что её могут спрятать у такой заядлой фашистки. Но Чадуриха хоть и злая, а глупая, её можно провести. Конечно, сеновал — не комната. Дядя Голиаф вкатил наверх большую бадью, опрокинул набок, покрыл соломой — вот и спальня для мамуси. Бочка с выбитым дном — столовая. А гостей мамуся принимает только по ночам, у люка для соломы. В случае чего — пиф-паф по фашистам, а сама в люк — и нет её! Не бойся, мамусе теперь уже хорошо. Тот бок, в который попала фашистская пуля, уже почти зажил. Воспаление лёгких тоже подходит к концу. Кто бы мог подумать, что тётя Дора так здорово докторит…
Вот батрацкая половина и выметена. Белочка, бросив метлу, хватает бельевой валик Доры.
— Пусть теперь Герта только попробует меня щипнуть. Как двину, как тресну по лбу! А сама в лес, к партизанам.
Идут! Девочка выглядывает в окно. Дора. И вдруг в памяти возникает тот давнишний разговор на берегу Дабриты, когда тётя Дора сначала завела что-то про свой хитроумный совет, а потом замяла. Пришла пора выяснить.