— Сыграем во что-нибудь! Вечер-то субботний…
Старушка, присев на свой любимый липовый пень, улыбается горько:
— Что ты, дитя, знаешь о субботних вечерах… Они мне всегда стоили слёз. В других усадьбах ещё так-сяк, а вот у Чадуров…
— Ну-ну! Я же помню твои рассказы: у Чадуров что ни суббота, то пироги.
— Да что в них толку? Работягам, известно, какие пироги: из мучных смёток да снятого молока. Хозяевам субботние вечера — светлый праздник. Но мне… Другие уже в чистом белье, покоем наслаждаются, а я вся в поту, тру и скребу мадам. А она ещё бушует: «Твоими ручками только ландыши рвать». Или вдруг сделается неженкой: «Ажа, рехнулась, что ли! Ты мне всю кожу до крови протрёшь…» А однажды как запустит в меня мылом — нос в кровь разбила. Честное слово!
— Что же ты не убежала от Чадуров?
— Случалось, и убегала, да ведь во всех домах богатеев наша радость колченогая. Как-то прожила год в Ва́лмиерском уезде. Там и летом по субботам заставляли работать дотемна… Однажды, усталая до смерти, заснула в бане на лавке… Потом хозяева ржали целую неделю.
Хватит грустных историй! Накинув на плечи пёстрый платок, Майга прижимается к бабушке:
— Споём!
— Народу много сегодня, не для моего голоса, — отнекивается старушка.
— Тогда сплетём венки.
— Разве от тебя отвяжешься? Ладно уж…
Крякнув, Ажа наконец поднимается.
Серебряная тучка, небольшая, с носовой платочек, медленно наплывает на заходящее солнце. Сразу становилось темнее. Но у бабушки и внучки уже на голове по венку.
Вечер такой нежный, розовый.
Белочка теперь ластится к мамусе:
— Спой, мамуся. Ну, прошу тебя — спой!
Голос у мамы негромкий, но чистый и нежный, как этот незабываемый вечер. Ей причудливо вторит эхо в густом кустарнике. А когда мамуся кончает петь, со всех сторон уже звучат тонкоголосые флейты и свирели комаров. Солнечные лучи, прощаясь, в последний раз золотят верхушки кладбищенских клёнов и лип.
Белочка, пятясь, нарочно задевает папино плечо:
— Ой, ты ещё за книгой? Хватит, больше нельзя. Ты же сам говоришь: в сумерках читать — глаза портить.
— Дочитаю главу — и всё.
— Что… что Ленин пишет?
— Он пишет, что навсегда покончено с батрацкой долей. Что нам нужно теперь упорно работать и учиться… Что тебе, Белочка, пора на боковую.
— А вот и нет! Обо мне Ленин не писал, я знаю!
— Ах, дружок, никто так не заботился о детях, как Ленин!
ПРОЩАЙ, ПАПА!
Сегодня Майга просыпается рано. Просыпается внезапно, словно кто-то царапнул её.
Первым она видит отца — он сидит на табуретке. Белочка пугается: почему его лоб в морщинках? Ведь папа не позволяет дочке морщить лоб: «Не гримасничай! придёт время, годы избороздят твой лоб и щёки». А теперь сам…
Тут Белочка замечает посреди комнаты чемодан и коричневую сумку. Значит, кузнец едет то ли в Валку, то ли в Ригу — так уже бывало. Быстро натянув синее платьице и ополоснув лицо, девочка наклоняется к сумке. Как обычно, в ней мыло, зеркальце, полотенце, щётка, бритва… В общем, мелочь, без которой трудно обойтись в пути. Это всё в сумку уже положила мамуся. Но бывает, она что-нибудь упустит… Тогда Белочка спрашивает важно:
— Мам, а где зубной порошок?
У Белочки глаза зоркие! Сама мамуся признаётся:
— Да, сразу видно, у тебя голова помоложе моей.
А бабушка уже спешит маме на выручку:
— Твоя мамуся нарочно не положила зубной порошок в сумку. Чтобы проверить, заметишь ли ты.
— Бабуся, я знаю! Ты меня не проведёшь!
— Чес-слово! — И обе хохочут…
Но сегодня Белочку подстерегает неожиданность. В сумке и шпулька с нитками, и иголка, и ложка. Даже ложка! Как будто папа собирается в небывало дальний путь.
Обычно Майга не только проверяет папину сумку. Она ещё прячет в ней что-нибудь «от себя». Орех, кусочек сахару, конфетку… Однажды, когда ничего подходящего под рукой не оказалось, сунула в сумку игрушку, петушка. Доберётся до него папа, обрадуется: Белочка помнит обо мне, дожидается…
А сегодня? Что положить сегодня? Ага, вот на гвоздике веночек из полевых цветов. Пусть с папой едет веночек. Засохнет он скоро, придётся выбросить. Но папа всё-таки улыбнётся: Белочка его положила.
Пока она колдует над сумкой, отец уже стал прощаться. Подходит к бабушке. Старушка костлявыми руками крепко прижимает к себе голову сына.
— И с чего это кровожадное зверьё снова навалилось на нас? Петер, бей их, не жалей извергов!.. Эх, будь я помоложе, пошла бы хоть за ранеными ухаживать.
Кузнец подходит к жене. У неё по щекам катятся слёзы.