- А, я за выходной бутылку водки выпиваю - жена даже не замечает!
Немудрено - с такой-то закалкой! Да и здоровьем Бог Николаича не обидел! Недаром и кличка юности в провинциальном его городке была «Лось». Высокий, могучий, крепкий в кости - настоящий русский мужик-богатырь. И борода рыжая, клинышком, к имиджу такому здорово подходила.
Капитан же Сергея Николаевича очень ценил: ходил тот предстоящим маршрутом и через канал Суэцкий, и у берегов Сомали пиратских. За то его перед фирмачом и отстоял.
По габаритам на суденышке с ним мог сравниться разве что старший механик - тридцатилетний пацан, знающий лишь «дай!», с амбициями выше верхнего мостика. Но не по силе, ясно - прошелся бы по нему «Лось», как по сухостою - даже бы и не заметил. Как говорят в народе: «Дури хватало».
А теперь она еще и усилилась многократно: у безумцев ведь силы удесятеряются.
В запасе оставался еще второй штурман - светловолосый, кудрявый добряк Евгениий, тоже немаленького роста с накачанными бицепсами. Нехилым с виду был и матрос Юра, но нутро - это ни для кого не являлось секретом - было трухлявым.
Впрочем, в первый день Николаич вел себя достаточно мирно, а в моменте, когда выбросил, под испуганное молчание обомлевшего и еще только собирающегося убежать повара, все камбузные ножи в иллюминатор, проявил себя и вовсе пацифистом. Потом он начал срочно избавляться от одежды на теле, и уже голый упал на палубу душевой, включив сначала на полную холодную воду. Струи с силой разбивались о могучую грудь Николаича, а он ревел настоящим медведем: самая холодная вода бессильна была унять бушевавший в крови пожар. Клин его бороды сатанински заострился, глаза страшно отливали дьявольским блеском. Казалось, он не узнавал никого, и уже даже не отвечал связной речью на увещевания.
И зачем у него спиртное так резко закончилось? Бражка, что ханурик повар успел уже себе забодяжить, еще не поспела... У капитана, конечно, имелся кое-какой запас на приближающийся День Рыбака, да и пожертвовал бы он им без сомнения по доброте своей душевной, но старпом, за своей крестьянской совестью, помноженной на стыдливость не вполне еще законченного алкаша, не спросил, не намекнул даже.
Теперь пожинали!.. Дружно - всем скопом.
Оставалась надежда на надвигающую ночь: может устанет, да «срубится», наконец, спать?
«Блажен, кто верует!»
Блаженный не смолк ни на минуту, то завывая, то гогоча, то призывая, то страшно ругаясь последними словами... Глаз, в общем, никто толком не сомкнул...
В заутрене Николаич принялся творить молитвы. Молился сплошь на пожарные ящики (ярко-красного, как положено, цвета), что располагались на открытой верхней палубе. Раз сто в минуту сучил указующим перстом ото лба к животу, не теряя сотых доли секунды на отведение к плечам. Прерывался - трепыхал согнутыми в локтях руками, отчетливо в этот момент птеродактиля напоминая, словно пытаясь взлететь - воспарить... Нет - грехи земные еще держали: тогда он возобновлял «молитву».
Прости, Господи!..
В конце концов, отчаявшись, видимо, покинуть судно с грешниками сим путем, он выбрал другой. Распростерши руки, побежал Николаич к слипу на корме палубы (слип - это покатый «съезд » для промыслового трала: почти как въезд автомобильный на паромы, только шире и круче) - как к спасению, с явным намерением сойти по нему в толщу волн.
В полном составе наблюдавшие это моряки ринулись наперерез. Один лишь старший механик, и раньше горевший отчего-то лютой, беспочвенной ненавистью к Николаичу, остался: «Да не держите - пусть идет, нахрен!». Уздечкин с боцманом Славой стали прямо на пути ( как раз таки: поставить их вдвоем - один Николаич и получится), а сухопарый, в доску свой, радист ухватив за руку, все-таки нашел какие-то слова, до безумца дошедшие.
Вернули, затолкали бережно в дверь надстройки, и принялись держать совет.
- Я с ненормальным в море быть не собираюсь! - завел Юра.
- Закрыть его, на фиг, в сетевом трюме - пусть там себе долбится, орет, сколько влезет! - готовно подхватил стармех.
Это предложение отмели сходу: в темноте и раскаленной духоте невентилируемого сетевого трюма, что находился почти на корме, и нормальный человек через пару часов с ума сойдет.
- В грузовую сетку его, и над палубой поднять - чтоб ничего себе сломать - повредить не смог, и чтоб за борт не ушел, - внес свое предложение сердобольный электромеханик. Он был тоже - ох, какой не дурак выпить, а посему, ясно, принимал несчастье товарища гораздо острее других.
Эту исполненную гуманизма «рацуху» даже вслух не обсудили: за её глупостью, еще и иностранцы, с которыми расходились на встречных курсах, не на шутку впечатлились бы видом голого человека, трепыхающегося в путах грузовой сетки, поднятой над палубой - ну точно, как добыча каких-нибудь каннибалов-дикарей из фильмов ужасов.