В начале января 1918 г. Керенского тайно перевезли в Петроград: он выражал желание «открыться» и выступить на Учредительном собрании. Но в учредиловско-эсеровских кругах, по-видимому, было решено, что от появления Керенского они уже ничего не выиграют. Загримированный и с фальшивым паспортом на имя шведского врача Керенский перебрался в Финляндию. Но когда в конце января в Финляндии началась революция и местная реакция, вступившая в сговор с Германией, развязала гражданскую войну, хозяева дома, где жил Керенский, предупредили его, что им придется сообщить немцам, кто у них проживает. Керенский снова нелегально вернулся в Петроград, а в начале мая перебрался в Москву. Здесь подпольно действовала контрреволюционная организация «Союз возрождения России», в которую входили энесы, эсеры, меньшевики. С этим «союзом» Керенский установил контакты. Когда на востоке страны вспыхнул чехословацкий мятеж, Керенский выразил желание выехать на Волгу, чтобы примкнуть к движению, которое политически возглавляли правые эсеры. Но, как и в случае с Учредительным собранием, эсеры снова твердо сказали «нет» — в их глазах Керенский уже был отыгранной картой. «Союз возрождения» предложил ему выехать за границу — в Англию и Францию — для переговоров об организации военной интервенции в Советскую Россию. И Керенский согласился. Через сербского военного атташе полковника Лондкевича достали паспорт, с помощью которого А. И. Лебедев (под такой фамилией Керенский жил в Москве) превратился в серба Милутина Марковича. В сербском военном эшелоне он должен был добраться до Мурманска, а оттуда морем на английском военном корабле в Великобританию.
Но произошла осечка: нужна была английская виза, а консул О. Уордроп заявил, что без согласования с Лондоном выдать ее не может. Между тем времепи не было: эшелон с сербскими солдатами вот-вот должен был уйти, да и твердой уверенности в согласии Лондона не было...
В один из июньских вечеров 1918 г. в Хлебный переулок на квартиру неофициального представителя Англии, а в действительности разведчика Б. Локкарта (в конце августа он будет арестован по обвинению в организации заговора против Советской власти) явился человек, назвавшийся Романом Романовичем. Локкарт узнал его: эго был тесно связанный с Керенским эсер В. Фабрикант, помогавший ему в конспиративных скитаниях. Он просил помочь Керенскому. Локкарт, тут же взяв паспорт «Марковича», поставил на нем свою личную печать. Эта «виза», разумеется, юридически ничего не вначила, но ничего другого Локкарт сделать не мог.
Через несколько дней из дома на Патриарших прудах вышла внешне ничем не привлекающая внимания компания гуляющих людей. Среди них находился и Керенский, он же Лебедев, он же Маркович. На перроне Ярославского вокзала компанию уже встречал Лондкевич; он быстро проводил Керенского в вагон сербской военной миссии. Экс-премьер покидал Россию навсегда. Он прожил за границей еще очень долгую жизпь: издавал газеты, писал мемуары, выступал на собраниях. Главными его темами были самооправдание в глазах белой эмиграции, возлагавшей на него ответственность за победу Октября, и пропаганда антибольшевизма. Но ему не верили. Сотник Карташев, не протянувший Керенскому руки в дня похода Краснова на Петроград, был лишь первой ласточкой. В эмиграции Керенский не раз подвергался оскорблениям и похуже...
Нападение гитлеровской Германии на СССР застало Керенского в США. Он проповедовал «двойную задачу»: сначала поражение фашизма, затем «демократическое обновление» России. Он доказывал, что большевизм «уже в прошлом», что впереди — «программа реконструкции», в которой примет активное участие и «демократическое крыло» эмиграции. Последние книги Керенского — о Временном правительстве и мемуары — вышли в 60-х годах. На суперобложке мемуаров — фотография глубокого старика со сморщенным лицом, большим ноздреватым носом, подслеповатыми водянистыми глазами. Только знаменитый «ежик» на голове, правда совершенно седой, напоминает в старике Керенского.
Только советологи иногда вспоминали о нем и обращались за «разъяснениями». Но и в их расспросах ему мерещились прежние «подвохи», желание уязвить намеками на то, что это он открыл большевикам путь к власти. Тогда он нервничал, сердился. В июне 1970 г. в возрасте почти 90 лет Керенский умер в госпитале «Святого Луки». Похоронен он в Англии.
Быховский «исход»
Гатчинское «отречение» Керенского (он формально сложил с себя полномочия главы правительства и Верховного главнокомандующего) и его бегство выдвинули на политическую авансцену начальника штаба Ставки генерала Н. Духонина. По «Положению о полевом управлении войск» к нему перешли функции Верховного главнокомандующего, а эта должность, по крайней мере начиная с Л. Корнилова, все более и более наполнялась политическим содержанием.
Собственно говоря, Духонин еще до формальной отставки Керенского оказался в ожесточенном перекрестии различных сил, вызванном Октябрьским вооруженным восстанием в Петрограде и крушением Временного правительства. Находившийся в Пскове, а затем в Луге и Гатчине Керенский требовал немедленного движения войск к Петрограду. Главнокомандующий Северным фронтом В. Черемисов явно саботировал выполнение этих требований. Другие главнокомандующие фронтами проявляли колебания и старались уклониться от «втягивания в политику». Многие армейские комитеты заняли позицию Викжеля, действуя по формуле «ни одного солдата Керенскому, ни одного — большевикам». Другие поначалу как будто бы выражали готовность «штыками привести тылы государства в порядок», хотя, как записал в своем дневнике генерал А. Будберг, все это было «бахвальством»: было ясно, что, когда эти части окажутся в Петрограде, «надо будет думать о том, как и кем их усмирять». Совнарком и ВРК решительно требовали остановить всякое передвижение войск, не связанное со стратегическими соображениями и не санкционированное народными комиссарами...
На генерала Духонина свалилась тяжелая, вероятно, непосильная для него ноша. Это был военный интеллигент, высокопрофессиональный штабист, готовый добросовестно выполнять свой, как он понимал его, служебный долг, но вряд ли способный к принятию ответственных решений. В нем ничего не было от Корнилова и даже Черемисова, которые, кажется, не прочь были выйти из революционного круговорота с наполеоновскими лаврами...
Два основных соображения, по-видимому, руководили Духониным. Как военный, в сложившейся экстремальной обстановке он стремился всеми средствами сохранить и удержать все более разваливающийся фронт. Как политик, в стремительном калейдоскопе событий он, натолкнувшись на невозможность оказать быструю помощь Керенскому, склонялся к мысли об изоляции большевиков в Петрограде и их быстром «внутреннем разложении». Действия Духонина в первые ноябрьские дни как будто подтверждают такую версию. От наступательных попыток сосредоточить «здоровые войска» под Лугой или на линии Везенберг—Невель—Старая Русса—Вязьма он пришел к сугубо оборонительному замыслу, состоявшему в том, чтобы попытаться отрезать центральные районы от фронта. Войсковая «завеса» по линии Везенберг—Остров должна была «отсечь» Петроград, войсковая завеса по линии Великие Луки—Орша — «отделить» Москву.
В этом Ставке и Духонину виделась возможность парализовать обоюдное влияние фронта и тыла, дождавшись перемены политической ситуации.
Однако военное и политическое маневрирование духо-нинской Ставки могло продолжаться только до тех пор, пока Советское правительство не освободило себе рук в борьбе с Керенским—Красновым, юнкерским мятежом в столице и антисоветским мятежом в Москве. Затем настал час претворения в жизнь, может быть, главного лозунга большевистской партии и первого декрета II съезда Советов — Декрета о мире. Осуществить это помимо, в обход Ставки было невозможно. Очень многое, если не все, зависело от ее позиции.
В ночь на 8 ноября Совнарком предписал Духонину «обратиться к военным властям неприятельских армий с предложением немедленного приостановления военных действий в целях открытия мирных переговоров». По существу, целые сутки Ставка молчала. В ночь на 9 ноября В. И. Ленин, И. Сталин и Н. Крыленко потребовали Духонина к прямому проводу. Переговоры длились два с половиной часа. Когда Духонину в ультимативной форме было отдано распоряжение немедленно приступить к переговорам о перемирии, он наконец ответил прямым отказом, поскольку отрицал за Совнаркомом право представлять центральную правительственную власть. Тогда Ленин продиктовал приказ: «Именем правительства Российской республики, по поручению Совета Народных Комиссаров, мы увольняем вас от занимаемой вами должности за неповиновение предписаниям правительства... Главнокомандующим назначается прапорщик Крыленко». До прибытия Крыленко в Могилев Духонин обязан был «по законам военного времени продолжать ведение дела» 62. Сразу же после этого Совнарком обратился с воззванием ко всем комитетам, солдатам и матросам с призывом взять дело мира в свои руки. «Пусть полки, стоящие на позициях,— говорилось в воззвании,— выбирают тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем. Совет Народных Комиссаров дает вам права на это» 63. Мог ли Духонин, воспитанный в совершенно иных традициях, понять и воспринять этот революционный, поистине беспрецедентный шаг?