6 декабря маленький, обросший бородой старик в потертом полушубке и подшитых валенках сошел на станции Новочеркасск. На Барочной улице, куда он сразу направился, в доме, где раньше помещался лазарет, а теперь шло формирование добровольцев, его уже ждали. Он предъявил паспорт на имя беженца из Румынии Лариоиа Иванова. Это был Корнилов.
Ну, а Текинский полк, вернее, его остатки, брошенные Корниловым? Обе части полка соединились в По-гаре, простояли здесь две недели, затем перебрались в Новгород-Северский. Лишь часть их дошла до Киева, где скоро была расформирована, другая часть оказалась пленена, арестована и отправлена в Брянск. Полк фактически перестал существовать. Только единицы служили впоследствии в Добровольческой армии.
Деникин за неудачу похода винил командира полка II. Кюгельхена, который якобы вел его «неискусно и нерасчетливо». Но многие участники похода — мемуаристы утверждают, что полк вел не его номинальный командир, а лично генерал Корнилов.
* * *
Каледипский Дон и вообще юг представлялись «быхов-ским» генералам и офицерам «землей обетованной», Вандеей в борьбе с большевизмом, а затем и с Германией до полной победы. В Быхове казалось, что из Новочеркасска наверняка откроется заманчивая картина золотящихся московских соборов или стройные ряды дворцов на невском берегу. Для таких надежд имелись
225
8 Г. 3. Иоффо
немалые основания. Была вера в казачество, в его, казалось, крепкие консервативные традиции, в его острую неприязнь к революции, угрожавшей вековым казачьим привилегиям. Существовала надежда, что «алексеевская организация», опиравшаяся на поддержку московских и петроградских «общественных деятелей», сумеет стянуть на Дон достаточное количество офицеров и юнкеров, которые и станут ядром новой армии. Имелась, наконец, уверенность в том, что антантовские союзники поддержат деньгами, а затем и военными материалами Каледина н дсбровольцев.
Все поначалу шло как нельзя лучше. Как только в Новочеркасск — каледиискую столицу — пришли первые сообщения о победе Октябрьского вооруженного восстания, атаман А. Каледин тут же начал вводить на территории Области войска Донского военное положение. В Петроград он сообщил, что готов оказать Временному правительству поддержку, а пока всю власть на Дону берет на себя возглавляемое им «войсковое правительство», опирающееся на выборный «войсковой круг». Заявление о готовности защищать Временное правительство было, по-видимому, сделано в спешке и неразберихе. Из Совета «Союза казачьих войск», находившегося в Петрограде, Каледину разъяснили: «Пусть казачество не связывает свою судьбу с этим проходимцем (речь шла о Керепском.— Г. И.); в тылу он потерял всякое влияние. Взять его к себе, конечно, надо, но как наживу для известного сорта рыбы...» Керенский, однако, не пожелал стать «наживой», которую должны были «проглотить» казачьи верхи, связанные с Корниловым и корниловскими генералами. На Дон он не поехал. Бежав из Гатчины, предпочел скрыться под Новгородом. Не потянулись на Дон и остатки Временного правительства. Калединщина с самого начала стала магнитом для правого крыла антибольшевистских сил: монархистов, октябристов, кадетов...
Большевики Дона (Советская власть в Ростове-на-Дону установилась уже 28 октября), опираясь на казачью бедноту, рабочих, «иногородних», солдат, начали борьбу с калединщиной, предъявили Каледину ультиматум с требованием уйти от власти. В ответ Каледин начал военные действия. В тяжелых боях калединцы, поддержанные небольшим отрядом добровольцев, уже сколоченным генералом Алексеевым в Новочеркасске, 15 декабря овладели Ростовом. Каледипские части двинулись к северу, стремясь захватить Донецкий угольный бассейн. Однако донбасская Красная гвардия оказала им упорное сопротивление. Примерно к середине декабря они были остановлены на линии Мариуполь—Юзовка— Ясиноватая—Дебалъцево—Каменская. Мятеж Каледина был локализован.
Началось некоторое охлаждение горячих «быховских» голов. Жизнь вносила свои прозаические коррективы.
Немалая часть казачьих верхов, «ожегшись» в боях с советскими войсками в Донбассе, стала склоняться к мысли о желательности прекращения «войны с Москвой» при условии некоего «сепаратного существования» Дона. С точки зрения этой заманчивой перспективы пребывание и расширяющееся формирование на Дону Добровольческой армии представлялись отнюдь не желательным моментом. С одной стороны, было ясно, что Москва пе смирится с существованием контрреволюционного, кале-динско-корниловского гнезда на своих южных границах, с другой — великодержавный шовинизм бывших царских генералов был слишком очевиден, чтобы легко поверить в их заявления о поддержке казачьей автономии.
Конечно, Каледин, тесно связанный с корниловским генералитетом и всем сердцем сочувствовавший ему, делал все возможное, чтобы сгладить возникающие шероховатости, но избегать их становилось все труднее. Причина этого коренилась в явно непредвиденной глубине социального раскола в самой казачьей среде. Казаки-фронтовики, возвращавшиеся на Дон, навоевались досыта и теперь отнюдь не стремились рисковать своими головами за осуществление сомнительных планов бывших царских генералов. С трудом, с оглядкой, но они всё с большим пониманием относились к требованиям казачьей бедноты, крестьян и рабочих Допской области, шедших за большевиками.
Тихий Дон бурлил, и это явилось, пожалуй, одним из главных факторов, усиливавших сепаратистские настроения казачьих верхов: при столь неустойчивом политическом положении втянуться вместе с добровольцами в тяжелую борьбу с Советской Россией означало бы безмерный риск потерять все.
Отнюдь не безоблачными оказались отношения и между двумя «вождями» формирующегося добровольчества — Алексеевым и Корниловым. По крайней мере три «черные кошки» уже пробегали между ними к моменту встречи в Новочеркасске в начале декабря. Еще до Февральской революции Алексеев, как мы помним, довольно настойчиво требовал расследования дела об ответственности за разгром и пленение 48-й дивизии Корнилова в Карпатах. Не проявил он никакого рвения и при назначении Корнилова командующим Петроградским военным округом в первых числах марта 1917 г. И, пожалуй, самое главное, что охладило отношения двух генералов,— это добровольное участие Алексеева в «ликвидации» корниловской Ставки по просьбе Керенского в первых числах сентября 1917 г. Ко-нечно, Корнилов сознавал, что этим поступком Алексеев смягчал удар, но тягостная мысль о том, что Алексеев так или иначе содействовал Керенскому, не покидала его. Генерал А. Лукомский в письме к А. Деникину, написанном весной 1920 г., утверждал, что Алексеев и Корнилов не переносили, а то и ненавидели друг друга. Алексеев не мог забыть слов, сказанных ему Корниловым в Могилеве при аресте корниловцев: «Помните, Ваше превосходительство, что Вы идете по опасному пути; Вы идете по грани, отделяющей честного человека от бесчестного».
Алексеев прибыл в Новочеркасск уже 2 ноября. Двухэтажный кирпичный дом № 2- бывший госпиталь — на Барочной улице стал колыбелью Добровольческой армии, и Алексеев был первым, кто стоял возле нее. К началу декабря под его командованием уже находилось до 250—300 добровольцев, в основном офицеров и юнкеров; при «армии» действовал комитет по снабжению, который доставал деньги самыми различными путями: помогали Каледин, ростовские толстосумы, «Совещание общественных деятелей», некоторые добровольцы («с видными именами») выдавали векселя в Р1овочеркасске, Таганроге и других городах Доиа. Правда, желающих стать «Миниными» было немного. Мало кто верил в возможности небольшого офицерско-юнкерского отряда, называемого армией, по-видимому, только потому, что неловко было двум бывшим Верховным главнокомандующим командовать воинской частью, поначалу не составлявшей даже полка. Но Алексеев, старый и больной, надо отдать ему должное, проявлял незаурядную энергию. Возможно, сознание своей «вины» за отречение царя, которое, как он считал, развязало «анархию» и способствовало разрушению русской государственности, двига-Л О им.
В Новочеркасск стали прибывать «общественные деятели» из Петрограда и Москвы. Появились здесь М. Родзянко, А. Гучков, П. Милюков, П. Струве, Г. Трубецкой,