Выбрать главу

После Тизенхаузена выступил подполковник Верный, предоставив присутствующим возможность полюбоваться его красным, напоминающим губку носом. Он заявил о своей верности русской демократии и недвусмысленно дал понять, что всегда был противником царизма. Однако наибольший эффект произвел, судя по всему, тупица полицмейстер: расстегнув ремень, он вместе с кобурой и саблей положил его на стол президиума. Движения Рябова были весьма энергичны, в результате чего револьвер выскользнул из кобуры и оказался прямо перед самой активной деятельницей партии эсеров, статной красавицей Верой Игнатьевной. Она взяла револьвер и со знанием дела осмотрела его.

Представители свергнутой царской власти сочли свою миссию выполненной. Их никто не задерживал, не арестовывал, и они спокойно прошли через зал. Тизенхаузен шел первым, его подчиненные, как обычно, на два шага сзади. Тизенхаузен несколько было замедлил шаги возле Шнарева, но купец сделал вид, что занят разговором со стоящим рядом с ним якутом. Тогда Тизенхаузен остановился возле учительницы и жалобным тоном проговорил:

— Ma carrière est finie aujourd’hui[3].

Мадемуазель Кузэн презрительно молчала.

— Allons![4]

На этот раз голос губернатора прозвучал, как обычно, властно.

Тракт, идущий от Якутска, был хорошо наезжен. Сани легко скользили, чуть поскрипывали полозья. Конь из шнаревской конюшни шел рысью, потом замедлял ход, словно сам определял темп езды. При такой погоде дорога займет не меньше шести часов. А вот Антоний на своей тройке проскакал бы этот отрезок намного быстрее.

Чарнацкий хорошо знал приятеля, его взгляды, чудачества, однако никак не мог понять, почему Антоний так и не выбрался в Якутск. А должен был как на крыльях прилететь при известии о революции.

Сначала появились юрты, засыпанные снегом, потом на пригорке выросли дома сектантов. Были это крепкие, красивые и чистые срубы, хотя попадались и пришедшие в запущение — с разобранными заборами и баньками, после того, как вымирали сектанты, там селились тунгусы или якуты.

Возле купы старых лиственниц следовало свернуть с тракта, проехать балку, сразу за которой защищенный холмом от северных и восточных ветров стоял дом Антония. Чарнацкий был встречен дружным собачьим лаем. Псы у Антония были что надо — откормленные, ухоженные, и казалось, что лают они громче всех. «Похоже, я здорово промерз», — подумал Чарнацкий, поглядев на дым, столбом уходящий в небо.

Ворога открыл Тимофей. Он был удивительно любопытен и, несмотря на свою флегматичность, всегда первым выходил встречать всякого, кто бы ни приезжал.

— Капсе, Уйбан.

— Капсе, дорогой.

Чарнацкий знал всего несколько якутских слов. Антоний по-якутски говорил так же хорошо, как и по-русски. Антоний как-то растолковал ему глубокий смысл этого якутского приветствия. «Капсе» означает приглашение к разговору — расскажи, что встретил по пути, расскажи о себе, обо всем, что считаешь интересным и важным… «А может, Антоний — второй наш польский Серошевский? В каждом из нас заложено многое, что должно дать всходы. У каждого в жизни есть возможность, но не каждый может сказать, что жизнь его состоялась. Судьба человека всегда воплощается в его жизни».

Эти мысли сейчас почему-то раздражали, кому нужна эта видимость глубокомыслия? И он постарался настроить себя на иронический лад: Антоний в одном похож на Серошевского — у того тоже был ребенок от якутки…

Во двор вышел Антоний, за ним Адам. Мальчишка, кажется, лицом вышел в мать, полуякутку, полутунгуску. Европейцы предпочитают иметь любовницами тунгусок или якуток, а не своих женщин — во всяком случае, так считают в этих краях. «А ведь невеста Антония в Варшаве красивая, судя по фотографии, была… а может, есть?.. Нет, пожалуй, была…»

Тимофей занялся лошадью. Ему помогал Адам.

— Не простудится? Совсем легко одет.

— Он закален. Выдержит, он ведь… — Антоний осекся.

вернуться

3

Моя карьера кончилась (франц.).

вернуться

4

Пошли! (франц.)