Сказав «начальник», он даже вытянулся в струнку. Судя по всему, якут испытывал непередаваемую радость, что может кому-то что-то запретить.
— Скажи начальнику, пришел знакомый.
И то же повторил по-якутски. На лицах часовых не дрогнул ни один мускул, и только тот, кто прожил среди якутов столько лет, сколько Малецкий, смог бы заметить, как они поражены, что пришедший к их начальнику хорошо одетый человек обращается к ним на их родном языке.
— Иди, Василь, спроси, можно впустить?
Оставшийся якут закинул винтовку за спину, давая понять, что не испытывает к пришельцу недоверия. «Интересно, потому ли, что заговорил на их языке, или потому, что знакомый Эллерта?» — размышлял Малецкий. Антоний обратил внимание, что у часового большие мозолистые ладони. «Наверное, лесоруб». Значит, якут немало побродил по свету с артелями лесорубов, рубил тайгу для золотых рудников. Поэтому он решил расспросить часового о его жизни.
— Лесоруб? Где работал? — И почему-то подумал: «А вдруг он участник заговора?»
Якут на сей раз уже не смог скрыть удивления, казался даже чуть испуганным.
— На Надеждинском руднике. Семь лет рубил.
Антоний хотел было спросить, а был ли он на этом руднике в апреле 1912 года, но тут наверху с треском распахнулось окно и высунулся Эллерт.
— Кого опять черти принесли?.. — загромыхал он. — А, это ты… Пропусти, Елифер.
Якут поспешно отступил, будто боялся прикоснуться к Малецкому.
Эллерт провел Антония не в свой кабинет, а в огромную комнату с решетками на окнах и обитыми жестью дверьми. Похоже на оружейный склад. В козлах вдоль стен стояли итальянские винтовки, на полу — патроны.
— Получил сто винтовок. Вот осматриваю. Теперь смогу увеличить свой отряд еще на сто человек… Сто якутов, — поспешил он поправиться, будто допустил грубейшую ошибку.
«Интересно, какова будет реакция Болеслава… Болеслава Ивановича, когда он узнает, что его якуты… часть его якутов перейдет…»
— Наслышан, что в последнее время ты, как никогда, муштруешь своих солдат, готовишь несокрушимую «желтую гвардию», против которой никто не устоит.
— Значит, и до Намцы уже дошли эти слухи? «Желтая гвардия». Неплохо сказано. Есть белая гвардия, красная гвардия, черная гвардия. А почему не может быть желтая?
— Азия для азиатов! — саркастически усмехнулся Антоний.
— Это лучше, чем Азия для большевиков. — В голосе Эллерта послышалось раздражение. Но сдержался. — У тебя ко мне дело?
Эллерт знал, вернее, догадывался, как относится к нему Антоний. Но по некоторым причинам поддерживал с ним знакомство. «Это будет один из самых трудных шагов в моей жизни, — опять подумал Малецкий. — Но я лояльный гражданин. С этим я могу и к Соколову пойти».
— Значит, и в Намцы об этом уже говорят… Что ж, хорошо. — Эллерт взял в руку винтовку. — Мне было бы гораздо спокойнее, если бы якутский Совет и этот трус Соколов были более решительны в своих действиях.
— Более решительны?
Малецкий не без интереса наблюдал, с каким наслаждением Эллерт держит в руках винтовку.
— Я предложил для устрашения и демонстрации твердости в ответ на угрозы Иркутска расстрелять несколько арестованных большевиков. А якутский Совет вместо этого обещает комиссии Центросибири, которой почему-то было разрешено прибыть в Олекминск, передать арестованных в руки «законно созданных Учредительным собранием властей». Ох уж эти мне чертовы якутские демократы.
Цинизм Эллерта был омерзителен, попахивал авантюризмом. «Многие считают, что сейчас в России настало время авантюристов», — с неприязнью подумал Антоний, а вслух сказал:
— Что ж, разумная точка зрения. Учредительное собрание обязано продумать и решить дальнейшую судьбу России. А большевики, когда были у власти, никого здесь не расстреливали.
— Разумная! Интересно, тогда почему же Соколов предложил мне создать и возглавить вооруженный отряд и распорядился, в случае если, не дай боже, в Якутске вспыхнет восстание или появится отряд из Иркутска, которым нас все время пугают, вывезти под эскортом моих якутов в первую очередь комиссара и его семью в тайгу, в безопасное место. А Шнарев требует от меня, чтобы я выделил ему пятьдесят вооруженных якутов для охраны его судов с мехами — он поплывет вниз по Лене…
Антоний после этих заявлений Эллерта почувствовал себя менее лояльным гражданином. «Кто меня дернул вмешиваться в их дела? — ругал он себя. — Ну а если капитан не знает, что часть его якутов уже перешла на сторону красных… Не мое дело — открывать ему глаза».